Евфросиния Керсновская - Сколько стоит человек. Тетрадь девятая: Чёрная роба или белый халат Страница 18

Крепостной театр. В Норильске, в середине ХХ века…

Какая дикость, нелепость! Артист-заключенный, которого ведут в театр под конвоем и который выслушивает на вахте традиционное напутствие: «Шаг влево, шаг вправо, конвой применяет оружие без предупреждения. Ясно?» Мне, например, это так никогда и не стало ясно…

На репетиции их водили в первое лаготделение, где жили крепостные актеры-мужчины, в лагерный клуб[9], а выступали они в ДИТРе.

Далеко за полночь вваливались артисты в барак, продрогшие и усталые, стуча промерзшими валенками, и спешили к своим котелкам с остывшей баландой, которую на них получала старушка дневальная.

И как эти крепостные актрисы дорожили своей работой! Больше всего мне запомнились Наталка Марущенко и Надя, фамилию ее я начисто забыла.

Наталка была изменник Родины, статья 58, пункт 1-б. Статья военная. В настоящее время она, безусловно, реабилитирована и, должно быть, имеет ордена, медали. Но тогда, в те годы, когда мясорубка нашего правосудия беспощадно втягивала, дробя и круша, жизнь и судьбы всех или почти всех попавших в окружение, тогда судьба девушки-солдата, оказавшейся со своей частью в окружении, была обычной: пока в районе Минеральных Вод стояли немцы, девушки скрывались в горах, в горных аулах — где кто мог; когда же через три месяца немцы ушли, девчата явились, разыскав свою часть. Тут их и запрятали за решетку на 10 лет!

В актрисы Наталка попала случайно.

Высокая, стройная, с большими, слегка навыкате, голубыми глазами и русой косой, недурна собой и с хорошим голосом, она обладала музыкальностью и врожденным остроумием, как и большинство украинок.

Она смертельно боялась лишиться звания «крепостной актрисы», которым была обязана своему лагерному «мужу» — действительно талантливому актеру Йонецу, актеру еще с воли. В крепостной театр он попал с шахты, где работал бурильщиком. Может быть, Наталка больше дорожила самим Йонецом, чем театром? Кто знает!

Иное дело — Надя. Театр для нее — цель жизни.

Надя — дочь прокурора города Минска. Перед самым началом войны окончила Минское театральное училище. Эвакуироваться не смогла: мать была тяжело ранена в первой же бомбежке.

После смерти матери ее угнали в Германию, где ее ждала тяжелая работа на текстильной фабрике, голодный паек, жизнь в бараках на полутюремном режиме — это и было «сотрудничество» с врагом. К концу войны бомбежки стали ежедневными. Страх и радость — надежда на освобождение. Безграничная радость, когда это освобождение наступило… Позорный суд. Боль и обида приговора: за сотрудничество с немцами статья 58, пункт 3. Третий пункт дает «всего лишь» три года исправительно-трудовых лагерей. Это после трех лет подневольного труда!

Рухнули девичьи мечты; погублена карьера актрисы; растоптана душа человека… Растоптана и дочерняя любовь, так как в своем отчаянии Надя с последней надеждой обратилась к отцу: «Папа! Пусть никто, даже ты, не можешь мне помочь, но ты можешь, ты должен мне поверить: я ни в чем перед Родиной не виновата!» — «Советское правосудие не ошибается. Ты виновата и должна искупить свою вину честным трудом!» — ответил ей родной отец. Боже мой, как плакала бедная девушка: «Ты не отец мне, ты — палач. Будь ты проклят!»

Должно быть, судьба ее подслушала: в конце 1947-го или в начале 1948 года прокурор и сам попал под суд и получил 10 лет.

— Так ему и надо! «Советское правосудие не ошибается»… Вот и искупай свою вину перед Родиной!

Тяжело слушать, с каким злорадством дочь проклинает отца. Но у меня не хватило духу ее осудить.

Мейстерзингеры из Норильска

Но даже на самом мрачном, безрадостном фоне вспыхивали комические сцены! Исполняли их актеры-любители. Экспромтом.

Катька Чуркина и Марийка Черная поспорили: они решили не говорить, а торжественно декламировать. Проигравшей будет та, кто первая перейдет на прозу. Целый день все наши шахтерки со смеху покатывались! Марийка — маленькая, белобрысая и курносая хохлушка, ламповщица, хочет погладить белье своему лагерному «мужу» — ламповщику Илюше. Катька, производственная дневальная, протестует против перерасхода угля:

«О свет души, моя подружка!Если хочешь гладить брючкиДля Илюши, мил дружка,При-не-си-ка у-голь-ка-а-а!»

Марийка возмущается:

«Приношу я уголек,Чтобы греть свой утюжок.А ты лодырь и балда!Недовольна ни-ког-да-а-а!»

Катька наводит порядок в секции и ворчит:

«Кто сей злодей-Искариот,Такой-сякой и в нос, и в рот!Кто утащил мою метлу?Она должна стоять в углу!»

Марийка опять негодует:

«Закрывайте, гады, двери!Что вы прете, точно звери!»

И все это с самыми патетическими жестами, громовым голосом и на мотив, более всего подходящий для современной оперы.

Все шло гладко до вечерней поверки. Но вот пришла дежурнячка.

Большинство девчат, кроме тех, кто должен был идти на работу «с ноля», уже разделись и легли на нары. Все соскочили с нар и выстроились в две шеренги. Началась перекличка: дежурная называет фамилию, а названная говорит свое имя и отчество. Очередь дошла до Марийки.

— Черная!

Марийка, скромная и очень робкая девчушка, буквально умирала от страха, но… азарт! Приняв театральную позу и заломив над головой руки, она запела тоненьким голоском:

— Мария Миха-а-айлов… — и, переходя на бас, — на-а-а!

Дежурнячка от неожиданности оторопела и просто по инерции назвала следующую фамилию:

— Чуркина!

Катька, в противоположность робкой Марийке, была сквернословка и матерщинница, знающая уйму непристойных анекдотов и весь порнографический лагерный фольклор. Если уж Марийка выдержала фасон, то Катьке и сам Бог велел. Пытаясь встать на пуанты, она кулаком ударила себя в грудь и, потрясая другой рукой, взревела шаляпинским басом:

— Ка-те-ри-на Сте-па-а-а-нов-на-а-а!

— Это что за безобразие?! Да как вы смеете! — тут дежурнячка захлебнулась от негодования.

Сидеть бы обеим «театралкам» в штрафном изоляторе, если бы сама дежурнячка не оказалась большой поклонницей Мельпомены. Узнав, в чем дело, она рассмеялась.

— Счастье ваше, что Путинцев пошел в шестой барак. Не миновать бы вам ШИЗО.

Хоть и редко, но и в рядах «псарни» встречались еще не совсем очерствелые палачи.

Работорговцы и рабовладельцы

У нас были две разновидности хозяев: лагерь и производство, то есть горно-металлургический комбинат.