Павел Лосев - На берегу великой реки Страница 18

– Эвон, еще Жучка! – с удивлением произнесла она.

Кланька не поняла:

– Какая Жучка, где Жучка?

– А эвон, за кустами. Ты встань, встань.

Кланька нехотя встала и глянула в ту сторону, куда указывала подруга. В глазах ее появился испуг.

– Ишь, какая агромадная. Должно, из Гогулина.

– Давай спросим Мишутку, – предложила Лушка, – он гогулинский. Эй, Гогуля! Подь сюда!

– Ну, чего там?

– Иди глянь – чья это собака? Страшенная!

Теперь увидел и Мишутка. Серая собака, поджав хвост, словно застыла.

– В Гогулине таких нет, – уверенно произнес он. – Вот я сейчас Жучку на нее напущу. Жучка! Жучка! Фью! Фью!

На свист хозяина подлетела Жучка. Мишутка вытянул руку вперед:

– Возьми! Куси!

Не трогаясь с места, Жучка начала громко лаять.

– Куси, куси! Чужая!

Но Жучка и не думала кусать. Она трусливо прижалась животом к снегу и тихонько попятилась назад. А большая серая собака шевельнулась и тоскливо провыла несколько раз подряд.

– Волк! – чуть не задохнулся от испуга Мишутка.

Подпрыгнув, как ужаленные, девочки с отчаянным визгом бросились бежать, выкрикивая на ходу:

– Волк! Волк!

Вслед за ними помчалась и Жучка. Изредка оглядываясь назад, потрусил Мишутка. Клубочком покатился маленький Алеха Муха. Размахивая длинными рукавами, утекал от беды Савоська.

Тревожное «волк» настигло Колю в ту минуту, когда он на Кузяхиных санках катился с братом под гору.

– Бежим! – побелел как полотно Андрюша.

Легко сказать – бежим! Кругом сугробы, а впереди крутой берег.

– Какой там волк, – начал успокаивать Коля брата, – выдумали тоже… Это все девчонки!

Но Андрюша, дрожа, прижимался к брату и готов был расплакаться. В эту минуту на горе показался Кузяха.

– Вылезайте! – возбужденно крикнул он. – Я прогнал волка!

Мальчики, обрадованные, влезли на гору. Перед ними печальная картина. Кругом в беспорядке валялись санки и ледянки.

А Кузяха, захлебываясь от волнения, рассказывал:

– Ка-ак я замахнусь на него палкой, да ка-ак крикну во все горло, он и давай бог ноги! Тятька говорит, днем волки людей опасаются. А вот ночью лучше им не попадайся. Загрызут! Только я и ночью не боюсь, хоть сто волков будь…

Оживленно переговариваясь, они поспешили к деревне. Еще издали Коля увидел, как перепуганные ребята теснились около забора усадьбы. Кузяха насмешливо крикнул им:

– Эй, зайцы косоглазые! Здорово лепетнули. Только пятки засверкали!

Отозвался один Алеха:

– Да, лепетнешь! Волчище – ужасти какой!

Савоська и Мишутка конфузливо молчали. Чего там оправдываться – виноваты!

В эту минуту прозвучал сердитый голос:

– Вот они где, молодчики!

Из-за угла вывернулся подпоясанный красным кушаком староста Ераст. Увидав Колю и Андрюшу, он укоризненно покачал головой:

– Уж вам-то, баричи, совсем здесь не место. Нехорошо. Очень нехорошо. Батюшка дюже недовольны будут.

Сердито насупив брови, староста стал надвигаться на Кузяху:

– Это ты моему Митюшке нос расквасил?

– Он не виноват! – вступился за друга Коля. – Митька сам пристал.

– Зачем он моего тятьку обозвал? Какой он вор? – спрашивал Кузяха. – Тятька у меня хороший.

Ераст ухмыльнулся:

– Хороших не секут, а ему барин всыпал. Выходит, вор!

– Сам ты вор, – надвинув шапку на глаза, крикнул Кузяха. – Барский лес продавал, а денежки себе в карман.

У старосты глаза на лоб полезли от злости. Он брызгал слюной, лихорадочно отстегивая кожаный ремень под шубой:

– Я вот тебе покажу лес!

Но Коля не дал в обиду своего дружка.

– Не тронь! – решительно произнес он, закрывая Кузяху собой и раскинув руки в обе стороны.

Неожиданный защитник смутил Ераста. На барчука руку не поднимешь. За ним Кузяха, как за каменной стеной. Тогда староста обрушил свой гнев на Савоську.

– Тебя еще здесь не хватало, шельмец! Что? Тоже в братца пошел? Одна порода. – Он больно дернул Савоську за ухо.

– Зачем обижаешь? Что он плохого сделал? – выкрикнул Коля, не отходя от Кузяхи.

От усадьбы донесся глухой шум. Ржали лошади, лаяли собаки.

– Никак, барин приехали! – озабоченно забормотал староста и опрометью кинулся к дому.

– Нам пора! – встревожился Андрюша.

Пробравшись через лазейку в сад, Коля выглянул оттуда и помахал своим друзьям-приятелям мокрой рукавичкой: дескать, не робейте!

Мать

Я знаю, отчего ты плачешь, мать моя,

Кто жизнь твою сгубил… О! Знаю, знаю я!

Нового учителя отец так и не нашел. Если верить няне (а она всегда говорит правду), он и не думал его искать.

– До учителя ли ему, матушка-барыня, – сказала она Елене Андреевне, – эвон псов-то сколько развел.

Чтобы не терять напрасно время, за обучение мальчиков взялась сама Елена Андреевна. Но сегодня она с утра почувствовала недомогание, уроки пришлось отложить. Укутанная теплой клетчатой шалью, мать сидела в глубоком кресле. На щеках ее лихорадочный румянец. Глаза усталые, грустные.

Коля и Андрюша устроились у окна. Они перелистывали толстую, с пестрыми цветными рисунками книгу из библиотеки матери.

– Идите сюда, мои мальчики, – попросила Елена Андреевна, вытирая платком капельки пота на лбу. – Мне скучно одной.

Дети быстро перебрались к креслу матери.

– Как жалко, что мы не сможем сегодня заниматься, – печально произнесла Елена Андреевна. Но Коля поспешил утешить ее:

– Ничего, мамочка, мы и то все время учимся и учимся. Надоело!

Мать ласково улыбнулась:

– Ты такой смешной! Конечно, учиться нелегко. Но зато как славно будет потом. Кончите гимназию, поступите в университет…

– Да-а, в университет, – недоверчиво протянул Коля. – Папенька собирается отдать нас в кадеты, в военное училище. А я не хочу. Не люблю – ать-два, ать-два!

Елена Андреевна рассмеялась, достала с туалетного столика красивую черепаховую гребенку и, расчесывая сыновьям волосы, ласково гладила их по голове, рассказывала:

– А я, мои малыши, училась в пансионе. Там было много таких же, как я, девочек в коричневых платьях с белыми фартуками. Обучали нас разным наукам, даже польскому языку. От нас Польша была очень недалеко, да и в нашем городе жило немало поляков. Мои подруги в шутку звали меня гордой полячкой, Мариной Мнишек. Вот чудачки!.. Я же настоящая украинка, щирая, как говорят у нас в Малороссии.

Елена Андреевна мечтательно закрыла глаза и мягко, нараспев, заговорила снова:

– Как упоителен, как роскошен летний день в Малороссии! Как томительно жарки те часы, когда полдень блещет в тишине и зное… Все как будто умерло; вверху только, в небесной голубизне, дрожит жаворонок, и серебряные песни летят по воздушным ступеням на влюбленную землю…