Амазасп Бабаджанян - Танковые рейды Страница 18

— Спасибо, — взволнованно отвечает капитан Джабаев, встает, делает несколько шагов вперед, назад, возвращается, вновь садится на пригорок, где расположились его измученные солдаты — кто перевязку поправляет, кто в котелке сухарь размачивает.

Молчат. Потом опять заговаривает Джабаев:

— Власть мне над вами моя шпала дает. И приказ командира — закон. Вы его свято до сих пор выполняли. У меня нет к вам замечаний. Могу только похвалить за службу… Другое хочу сказать — потому что впереди, видно, еще страшнее бои: никогда власть свою не употреблю, не обдумав все десять раз.

Джабаев заметил наконец меня.

— Здравствуйте, товарищ майор. Извините, не подал команду «Встать» — сами видите, в каком состоянии люди.

— Конечно, конечно! — успокоил я его, крепко пожимая руку. — Давайте присядем в сторонке, помогите мне составить донесение командарму. Ваш батальон действовал успешно…

— Не батальон, а вся наша 127-я дивизия, товарищ майор.

С каждым днем обстановка на боевом участке нашей 19-й армии все более осложнялась. Два наших полка вели тяжелые оборонительные бои по удержанию промышленного района Смоленска на северо-восточном берегу Днепра. Севернее Смоленска рвалась на Ярцево танковая группа Гота — отдельные, разобщенные наши части еле сдерживали ее натиск. На левом фланге армии, юго-восточнее Смоленска, шло сражение с главными силами Гудериана. Проникновению противника в глубь нашей обороны способствовал ее очаговый характер — была она разорвана во многих местах на всем своем огромном протяжении.

Положение казалось катастрофическим, спасти его могли только самые срочные меры Ставки Верховного Командования, и они последовали — в конце июля на смоленско-московское направление были двинуты свежие силы. Кроме того, нужны были люди, способные выдержать неимоверные трудности и опасности, обладающие огромной волей к победе. Такими оказались бойцы, командиры, политработники 19-й армии. Примером для всех прежде всего был сам командующий И. С. Конев.

Генерал неизменно появлялся там, где решалась судьба боя. Властность не мешала ему быть обаятельным, влияние на людей было колоссальным. Человек горячий и увлекающийся, он сочетал в себе трезвость мысли и спокойную рассудительность с блеском полководческого таланта, доброту и благородство с твердостью и непримиримостью. Он был жестко требователен ко всем и прежде всего к себе. Любил смелых и сам являл образцы отваги, подчас напрочь пренебрегая собственной безопасностью.

В штабе порой удерживали командующего от шагов, опасных для его собственной жизни, тогда он резко возражал: «Вам можно, мне нет?» «Нет, — отвечали ему, — вы командующий». Тогда Конев недовольно отворачивался, всем своим видом показывая, что с людьми, которые прибегают к такой аргументации, ему и толковать не о чем.

Мы, работники штаба, негласно дежурили, поочередно присматривая за командующим. Счастье наше, что он не разгадал нашего «заговора», а то бы… Был Иван Степанович строг с подчиненными, порою крут, но необидной была его строгая требовательность и ощущалась нами как законная. Это происходило, наверное, оттого, что знали мы: если тебе надо, обратись к Коневу смело. Если твое дело стоящее, Конев поможет.

Так уверял меня мой друг, тоже работник штаба армии, майор с фамилией, никак не шедшей к его бравому облику, П. Я. Фиалка.

— А что же ты сам не обратишься к командующему, коли говоришь, что так же поступил бы, как я собираюсь?

— Робкий я, друже, — замялся П. Я. Фиалка. — Это, наверное, оттого, что родители меня такой фамилией наградили.

— Что-то я не заметил, чтоб ты в бою робким был.

— Так то ж в бою… А так я боюсь с начальством гутарить. Представляешься ему: «Докладывает майор Фиалка», — а оно на тебя очи пялит, что это за явление такое… ароматное…

Я расхохотался и пообещал попросить командующего заодно и за П. Я. Фиалку.

Улучив момент относительного затишья, я обратился к генералу:

— Отпустите меня в войска.

Конев вскинул удивленные брови, посмотрел на меня, потом на присутствующих:

— Не поладил с кем-нибудь в штабе?

— Нет, все в порядке, товарищ командующий.

— То-то! Никуда не пойдешь. А кто здесь работать будет?

Я молчал, только переводил просительный взгляд с командующего на члена Военного совета армии И. П. Шекланова. Иван Прокофьевич обладал даром настоящего политработника — умел глядеть человеку в душу.

— Пусть идет, Иван Степанович, не удерживай в штабе. Парень боевой, сейчас как раз такие нужны в войсках.

И. С. Конев ходил из угла в угол блиндажа, потом остановился, еще раз посмотрел на меня в упор.

— Хорошо. Уговорили с комиссаром. Пойдешь командиром полка в 127-ю стрелковую дивизию. — Положил руки мне на плечи, добавил: — Если погибнешь, то смертью храбрых. Выживешь, будь героем. Лучше второе.

Никак не ожидая, что Конев так быстро сдастся, я молчал, не зная, что сказать.

— Что стоишь, иди! — притворно-грубовато прикрикнул Конев.

— Товарищ командующий, у меня еще просьба.

Конев повернулся ко мне всем корпусом:

— Не многовато ли просьб, дружок, в один присест? Ну?

— Отпустите в войска Фиалку.

— Кого? — не сразу понял Конев. — Ах, майора Фиалку! А он что, решил оправдать свою фамилию, сам не отважился обратиться? Комиссар! Что это бегут из нашего с тобой штаба, дезертируют?

— Дезертируют на передний край, — с улыбкой уточнил Шекланов.

…Вечером того же дня мы с Фиалкой пешком добирались в расположение 127-й дивизии, куда были назначены командирами полков на место товарищей, сложивших головы в боях под Смоленском.

Путь был неблизкий. Ночь застала нас в дороге. Неподалеку от берега Днепра прямо на нас спускался парашютный десант противника. Мы с Фиалкой дали по парашютистам автоматную очередь. В ответ десантники открыли сильный, но беспорядочный огонь. Стреляли без разбору, куда попало. Прикинув место сбора десанта, мы решили ускользнуть подобру-поздорову в противоположную сторону.

На нашем пути оказалась небольшая речушка, метров двадцать-двадцать пять шириной. Поискали брод — брода нет. Что делать?

— Что делать, что делать, — проворчал Фиалка, — вплавь, чего там.

Тут я признался, что не умею плавать, так в своих горах и не выучился.

— Чего уж там, прыгай в воду, — повторил Фиалка. — Да поскорее, пока не рассвело, не то засекут десантники.

Я не решался. Тогда Фиалка неожиданно столкнул меня в реку, сам прыгнул вслед за мной. Я беспомощно барахтался, готовый закричать в голос. Когда тонешь, тут уж не до того, свои рядом или чужие. Фиалка подхватил меня, мучаясь и сопя, приговаривая: