Фритьоф Нансен - «Фрам» в Полярном море Страница 18

Педер Леонар Хенриксен, гарпунщик. Родился в Бальфьорде, возле Тромсё, в 1859 году. С детства он плавал в море и четырнадцати лет ходил в Ледовитый океан гарпунщиком и шкипером. В 1888 году плавал к Новой Земле на яхте «Энигеден» из Христианесанда. Он женат и имеет четверых детей.

Бернар Нурдал, родился в Христиании в 1862 году. Четырнадцати лет поступил на службу во флот и дослужил до унтер-офицера артиллерии. Потом он занимался разными ремеслами и, между прочим, несколько лет работал по устройству электрического освещения. На судне ему было поручено заведовать динамо и электрическим освещением; кроме того, он исполнял обязанности кочегара и в течение некоторого времени помогал при метеорологических наблюдениях.

Ивар Отто Иргенс Мугста, родился в Ауре на Нормёре в 1856 году. В 1877 году выдержал экзамен на лесничего, в 1882 году был главным надзирателем лечебницы для душевнобольных в Гаустаде. На «Фраме» показал себя мастером на все руки – от часовщика до дрессировщика собак.

Бернт Бентсен, родился в 1860 году. Несколько лет плавал в море. В 1890 году выдержал штурманский экзамен и с тех пор плавал неоднократно в качестве штурмана по Ледовитому морю. Он был взят нами в Тромсё перед самым отплытием и, признаюсь, произошло это чрезвычайно быстро: в половине 9-го он явился на судно, чтобы переговорить со мной, а в 10 часов «Фрам» уже унес его в море.

Глава вторая. Отъезд

Итак, я еду на Север, туда, в мрачное царство, где не светит солнце. Там не бывает дня.

Народная песня из Телемаркена[93]

Это было в Иванов день[94] 1893 года. Серый и унылый выдался он. Настало время разлуки – бесповоротной разлуки. За мной захлопнулась дверь. В одиночестве прошел я в последний раз от дома по саду на берег, где неумолимо ждал меня маленький паровой катер «Фрама». Все, что было мило моему сердцу, оставалось позади. А что ожидало впереди? И сколько лет пройдет, прежде чем доведется увидеть все это снова?.. Чего бы я в тот миг ни отдал за возможность повернуть назад! А наверху, на подоконнике, сидела, хлопая в ладоши, крошка Лив[95].

Счастливое дитя, ты не подозреваешь еще, что такое жизнь, как она удивительно сложна и превратна…

Маленький катер стрелой пронесся по Люсакерской бухте, в залив Пиппервик, унося меня в путешествие, где на карту поставлена, быть может, сама жизнь, если не больше.

Наконец, все готово. Наступил час, к которому неуклонно вели годы упорной работы, час, когда, наконец, чувствуешь, что все необходимое взято, все готово, все предварительные заботы с тебя, наконец, сняты и мозг получает, наконец, отдых.

Нетерпеливо стоит «Фрам» в Пиппервике, уже под парами и ждет сигнала, когда катер, с шумом пролетев мимо маяка Дюны, пристанет к борту. Палуба битком набита людьми, желавшими сказать нам последнее «прости». Теперь им пора покинуть корабль. «Фрам» подымает якорь. Тяжелый и грузный, он тихо пускается в ход и описывает круг по заливу.

Пристань черна от людей, размахивающих платками и шляпами. А «Фрам» молчаливо и тихо разворачивается, чтобы выйти из фьорда, и, миновав медленно и уверенно острова Бюгдо и Дюну, направляется, окруженный роем юрких лодок, яхт и пароходиков, в неизведанную даль. По берегам прячутся в зелени мирные уютные дачи, такие же, как всегда. «О, как прекрасны горные луга, никогда не казались они мне милее»[96]. Пройдет, наверное, немало времени, прежде чем мы снова будем бороздить эти знакомые воды.

И вот последний привет дому, стоящему на краю мыса. Сверкающий фьорд впереди, еловые и сосновые леса по берегам, клочок смеющегося луга, а за ним длинные, одетые лесом горные кряжи. В подзорную трубу я различаю светлую фигуру у скамьи под сосной…

То был самый мрачный час за все время пути.

Вперед по фьорду. Пошел дождь. Печальная пелена нависла над знакомым ландшафтом, с которым связано столько воспоминаний.

Лишь перед полуднем следующего дня (25 июня) «Фрам» тихо вошел в бухту у Реквика, верфи Арчера в Ларвике, где находилась колыбель «Фрама», навевавшая столько золотых грез о его победоносном жизненном пути. Здесь мы должны были принять на борт две большие шлюпки, а также запастись разными материалами. На это ушел целый день и добрая половина следующего.

26 июня около 3 часов дня мы распрощались с Реквиком и повернули на Ларвикский рейд, чтобы выйти мимо Фредриксверна в открытое море. Арчер захотел на прощанье сам стать у руля и провести свое детище по этому последнему участку пути в родных местах. Затем последние прощальные рукопожатия, – слов было обронено немного, – и Арчер, мои братья и мой друг сошли в лодку.

А «Фрам» тяжело пошел вперед. Нить порвалась. Невыразимо грустно было провожать взглядом эти последние родные лица, уносимые маленьким суденышком по широкой синей глади, этот куттер под белыми парусами и Ларвик, исчезавший далеко позади. Мне показалось даже, что по красивому лицу старика Арчера, стоявшего, выпрямившись во весь рост, в лодке, крича «Виват!» нам и «Фраму», – прокатилась слеза. Ведь и ему этот корабль дорог. И я знаю, он в нем уверен. Мы отдали ему первый салют из пушек «Фрама» – высшая почесть, какую могли ему оказать.

Полный ход вперед! И вот в тихий ясный летний день, в час, когда вечернее солнце озаряло землю, «Фрам» направился в синеющую даль моря, чтобы получить свое первое крещение на его широкой зыби. Долго стояли наши друзья в лодке, глядя нам вслед.

При отличной погоде прошли мы под берегом мимо Христианесанда и вечером следующего дня (27 июня) были у Линдеснэса. Я не ложился до поздней ночи, разговаривая со Скотт-Хансеном. Он был нашим капитаном во время рейса от Христиании до Тронхейма, где, проводив свою семью, к нам должен был присоединиться Свердруп. Мы сидели в навигационной рубке, и время за разговором текло незаметно. Между тем качка усиливалась, и внезапно, распахнув дверь, к нам хлынула сильная волна. Мы выбежали на палубу. Судно ныряло, его бросало из стороны в сторону, как бревно, волны перекатывались через оба борта.

Один за другим все поднялись наверх. Больше всего я боялся, что сдадут тонкие стойки подпорки шлюпбалки под шлюпками и шлюпки отправятся за борт, увлекая, быть может, за собой запасный рангоут. Но когда оторвались и начали кататься во все стороны, наполняясь постепенно водой, двадцать пять стоявших на палубе пустых бочек из-под парафина, зрелище стало не из веселых. К довершению всех бед пустились в такие же странствия по палубе еще и кладки запасных брусьев, рангоута и досок, угрожая снести шлюпбалки. Минута была тревожная.