Филипп Александр - Королева Виктория Страница 18

Не раз получавшая выговоры от педантичного Леопольда за несоблюдение королевского этикета принцесса, которую все чаще стали называть Викторией, прекрасно осознавала, какой ранг она занимала. Однажды в Кенсингтон приехала ее ровесница леди Джейн Эллис. Юная гостья подошла к кукольному диванчику белого цвета и потянулась к музыкальной шкатулке. «Не смей! — закричала вдруг принцесса. — Ты не должна прикасаться к этим игрушкам, они мои. И потом, я могу называть тебя Джейн, но ты не должна звать меня Викторией». Конрой умело использовал благоприятные моменты, чтобы в конце званого обеда или ужина вывести девочку к гостям, которые приходили от нее в восхищение. «Мы ужинали у герцогини Кентской и видели юную принцессу, это самый очаровательный ребенок, какого мне когда-либо доводилось встречать. Девочка прелестна, она хорошо сложена и изящна, по-детски резва и шаловлива, самозабвенно играет в свои куклы, но при этом вежлива и хорошо воспитана; она принцесса до мозга костей», — записала 6 мая 1828 года в своем дневнике миссис Гарриет Арбатнот, большая приятельница Веллингтона.

Каждый год у принцессы появлялся новый учитель. Мать лично присутствовала на уроках французского языка, которые вел месье Грандино, на уроках чистописания мистера Стьюарда и у мадемуазель Бурден на уроках танцев, в которых Виктория преуспевала так же, как в музыке и живописи, которую ей преподавал академик Весталл. Кроме того, принцессу учили правильно ходить, подобающим образом вести себя за столом и пользоваться веером.

В 1829 году Виктория вновь появилась при дворе. Ей было всего десять лет, но король потребовал, чтобы она присутствовала на балу, который он давал в честь юной королевы Марии Португальской, нашедшей приют в Лондоне после бегства с родины. Девочки на пару танцевали кадриль. Это была чудесная передышка в той тоскливой жизни, что принцесса вела в Кенсингтоне. Вот уже два года как Феодора, ее дорогая Фиди, уехала из Лондона в Германию. Жирный Георг IV слишком благосклонно начал поглядывать на эту соблазнительную шестнадцатилетнюю барышню. Кроме того, герцогиня решила, что больше нечего тянуть с замужеством дочери, и выдала ее за принца Гогенлоэ-Лангенбургского. После отъезда сестры Виктория целые дни проводила в слезах. Спустя годы Феодора напишет ей: «Не страшно быть лишенной удовольствий юности, тяжело быть отрезанной от мира и не иметь ни одной радостной мысли в той унылости, каким было наше существование. Единственными светлыми моментами были для меня те, когда мы с тобой и Лецен выезжали в карете или выходили пешком на прогулку. Наконец я смогла говорить и вести себя свободно. Благодаря замужеству я убежала из этой тюрьмы, в которой тебе, моя дорогая сестренка, пришлось оставаться еще столько лет».

Весной 1830 года Георг IV находился при смерти, а состояние здоровья его брата, шестидесятипятилетнего герцога Кларенского, было не намного лучше. Интриган Конрой подталкивал герцогиню к тому, чтобы та потребовала для себя титул «регентши» в случае освобождения трона. Но как склонить к этому парламент? Только заставив его официально признать ее заслуги в том, что ее дочь получила прекрасное воспитание и образование.

По ее просьбе в Кенсингтон прибыли епископы Лондонский и Линкольнский, дабы устроить Виктории экзамен. Оба прелата дали лестное заключение: «Принцесса продемонстрировала хорошие знания основных положений Священного Писания и истории, а также фундаментальных истин и заповедей христианской религии в той трактовке, какую дает английская церковь».

Епископ Лондонский счел, что настало время проинформировать принцессу о том, какая судьба может быть ей уготована. Фрейлейн Лецен подложила ей в учебник истории листок с ее генеалогическим древом. Виктория изучила его и с удивлением обнаружила, что в очереди претендентов на английский престол она занимает второе место. По воспоминаниям Лецен, в тот день принцесса записала в свой дневник: «Узнав правду, я долго плакала».

Спустя несколько недель, 26 июня 1830 года, Георг IV скончался. Отношения между обитателями Кенсингтонского замка и двором из непростых превратились в просто ужасные. Подстрекаемая Конроем герцогиня начала партизанскую войну против Вильгельма IV.

Новый король пожелал лично заняться воспитанием своей племянницы, как уже занимался воспитанием Георга Кембриджского, приехавшего в Лондон из Ганновера. Его супруга обожала Георга и Викторию. Набожная Аделаида без тени ревности относилась к своей невестке и писала ей следующее: «Обе мои дочери умерли, а ваша жива, и я люблю ее, как собственного ребенка». Когда Виктории исполнилось два года от роду, тетка прислала ей милое поздравительное письмецо: «Сердечко мое, надеюсь, что ты хорошо себя чувствуешь и не забываешь свою тетушку Аделаиду, которая нежно любит тебя... Да благословит и да хранит тебя Бог, такова постоянная молитва твоей тетушки, которая искренне тебя любит. Аделаида».

Но герцогиня не хотела мириться с подобным положением дел. Виктория в первую очередь была ее дочерью и только потом племянницей короля. В ее глазах Вильгельм IV с его десятью бастардами был не тем человеком, который мог бы позаботиться о нравственности Виктории: «Если бы я не придерживалась такого мнения, то как бы смогла объяснить Виктории разницу между грехом и добродетелью?»

Между тем новый король вел себя более чем странно. После долгих лет жизни в довольно стесненных обстоятельствах он никак не мог прийти в себя от счастья, взойдя на английский трон. «Бедняга! Я боюсь, как бы он не тронулся умом от радости, что стал королем, — писала княгиня Ливен. — Он меняет все, даже то, что вполне могло бы остаться без изменений; отказывается от французских слуг и поваров, хочет, чтобы все вокруг было только английское... Он приказал всем сбрить усы, бегает по улицам и болтает с прохожими, заходит в караульное помещение и демонстрирует дежурному офицеру свои пальцы, испачканные чернилами. Он называет ему количество писем, которые он подписал, и количество аудиенций, которые ему предстоит еще дать, он рассказывает ему о своей жене, королеве, и обещает привести ее в караульное помещение, чтобы познакомить с ним. Каждый день он появляется на плацу, дабы лично командовать строевыми занятиями одного из батальонов, и хочет провести подобный смотр всем своим войскам».

На следующий день после похорон брата Вильгельм приехал в Виндзор в небольшой карете вместе с королевой и двумя из своих внебрачных дочерей. Он обожал появляться на публике и даже в церкви любил бывать прилюдно, что было нетипично для английских королей, строил из себя бывалого морского волка и постоянно напоминал всем, что восемнадцать лет прослужил на флоте, в память о чем носил морскую фуражку с золотой отделкой. Простой народ принял его, но аристократия задавалась вопросом, не передалась ли ему по наследству от безумного отца порфириновая болезнь. В салонах его звали не иначе как «Billy the Silly» — «дурачок Билли». Веллингтон, его премьер-министр, уверял, что в 1828 году на него даже пришлось надеть смирительную рубашку. Герой Ватерлоо был в полном унынии: «Мой господин действительно чересчур глуп; стоит ему завести за столом какую-нибудь беседу, как я тут же поворачиваюсь к нему тем ухом, которым я ничего не слышу, дабы избежать искушения встать и начать возражать ему».