Ираклий Андроников - Лермонтов. Исследования и находки Страница 19

Столыпин ввел новое условие – время, – отсутствовавшее в работах других авторов по этому вопросу. После этого уже не вызывают удивления слова Ратча: «Возвратимся к статье Дмитрия Столыпина… об употреблении артиллерии и рассмотрим, что было сделано при Бородине». «На статье Столыпина, – продолжает Ратч, – останавливаемся же потому, что все последующие были лишь вариациями на изложенные им темы»[197]. Значение работы Столыпина настолько бесспорно, что Ратч прямо заявляет о том, что в Бородинском сражении, «согласно со статьею Столыпина, конная артиллерия была первоначально поставлена в общем резерве», – и т. д.[198].

В нашу задачу не входит выяснять специальное значение статьи Столыпина. Для нас важно, что спустя пятьдесят лет крупный военный историк Ратч высоко оценивал статью Столыпина и ее влияние на действия гвардейской артиллерии во время Бородинского боя. Мнение же Ратча нам особенно интересно потому, что он пользовался в своей работе указаниями знаменитого А. П. Ермолова, который в 1811–1812 годах командовал бригадой гвардейской артиллерии, а в Бородинском бою был начальником штаба Первой армии.

Из всего этого мы можем заключить, что Лермонтову была хорошо известна роль, которую сыграла русская артиллерия в общем ходе Бородинского сражения, – сражения, где, по словам Норова, «преимущественно действовали орудия».

Были все готовыЗаутра бой затеять новый, —

рассказывает артиллерист в лермонтовском стихотворении. В этих словах выражен не только патриотический подъем русской армии, но и твердая уверенность Лермонтова в мощи русской армии, в ее не израсходованных в Бородинском сражении резервных силах.

Артиллерийский генерал Бонапарт, пришедший к власти при помощи артиллерии, победоносно прошедший со своей артиллерией через Европу, впервые столкнулся в Бородинском бою с сильнейшей русской артиллерией и впервые не смог победить.

Об этом и рассказал Лермонтов в своем стихотворении. Как бы в ответ на частые в 30-х годах споры о том, что помогло русскому народу изгнать французские полчища из пределов России – тактика отступлений, пожар Москвы или морозы, – Лермонтов написал свое «Бородино», в котором просто и безыскусственно, от лица рядового солдата, рассказал о главных эпизодах исторической битвы, о патриотическом подъеме, охватившем русскую армию, и о ее беспримерной доблести.

4

Все вокруг с детских лет говорило Лермонтову об Отечественной войне, все напоминало о Бородинской победе: еще не отстроенная Москва, взорванные по приказу Наполеона стены Кремля, пушки, отбитые у неприятеля, грудь ветерана, увешанная крестами, пустой рукав инвалида, карикатура на отступление «великой армии» на стене помещичьей гостиной, пылкие рассуждения московских студентов о значении 1812 года в русской истории, патриотические статьи передовых русских журналов, а главное, рассказы множества очевидцев – в Москве, в Петербурге, а еще раньше – в пензенских Тарханах и в соседних селах, где жили вернувшиеся из заграничных походов солдаты и ополченцы. В семье кормилицы Лермонтова Лукерьи Шубениной нашел приют ее свойственник – одинокий солдат, бородинский ветеран Дмитрий Федоров[199].

Михаил рос среди воспоминаний об Отечественной войне, прежде всего – отца своего, капитана в отставке, который в 1812 году вступил в ополчение[200]. Четверо братьев бабки поэта избрали военную службу – не только Дмитрий и Афанасий Столыпины, но и генерал Николай Столыпин, и Александр Столыпин[201], который служил еще при Суворове[202]. Заходила ли речь про генерала Никиту Арсеньева, проделавшего кампанию 1812 года, – брат деда[203]. Полковник Дмитрий Арсеньев – родственник[204]. Участник Бородинской битвы генерал А. В. Воейков – родственник[205]. Тот самый генерал Д. С. Дохтуров, который после Багратиона командовал левым флангом и и крикнул «За нами Москва!..» – родственник[206]. Приезжали к родственнице Е. П. Мещериновой – встречали у нее генерала П. М. Меликова, героя Бородина…[207] Удивляться тому, что Лермонтов с детских лет знал подробности Бородинской битвы, было бы так же странно, как, скажем, недоумевать, откуда советский юноша, рожденный в дни взятия Берлина, знает о великой битве на Волге, разыгравшейся в 1942 году.

Разговоры об Отечественной войне возникали по любому поводу, рассказы перемежались расспросами. И в избранной Лермонтовым поэтической форме нет ничего натянутого. Это – разговор поколений. Но в стихотворении «Бородино» этот обыкновенный диалог поднят до великого обобщения. Ибо между поколениями пролегла незримая грань: старшее мужало в огне Отечественной войны, младшее, разбуженное громом декабрьского восстания, с юных лет слышало о цепях, изгнаниях, казнях и, мешая мечты о вольности со слезами, привыкало таить горькое сознание, что времена, полные славы и великих подвигов, – в прошлом. Отсюда и лермонтовский упрек своему поколению: «Богатыри – не вы», о котором писал Белинский.

Как подумаешь, сколько мыслей и сколько народного опыта воплотилось в девяноста восьми строках лермонтовского стихотворения! И сколько пошло от него! Не много можно насчитать во всем мире стихотворений, которые составили бы собою звено в развитии национального чувства и национальной литературы. И то, что «Бородино» ничуть не утратило ни своей поэтической новизны, ни верности взгляда на ход исторических событий, служит, пожалуй, высшим свидетельством народности этого краткого и одновременно грандиозного по масштабам изображения.

При этом важно иметь в виду, что современниками «Бородино» воспринималось не отдельно, само по себе, а на широком фоне исторических описаний, поэтических прославлений и журнальной полемики.

По существу, события 1812 года снова обрели злободневный смысл с начала 30-х годов, когда затяжные неудачи Николая I в Царстве Польском выявили слабость военного руководства, и все чаще стало вспоминаться имя Кутузова и события великого прошлого.

Открытие Александровской колонны в 1834 году – желание правительства приписать народный подвиг императору Александру, который мешал добывать победу; приближение двадцатипятилетней годовщины Бородина; широкое обсуждение заслуг Кутузова и Барклая-де-Толли, которым собирались соорудить в Петербурге памятники перед Казанским собором; появление военно-исторических трудов Дениса Давыдова, С. Глинки, А. Михайловского-Данилевского, мемуарной литературы – все это отразилось в поэзии, вызвав в 1835 году гениальный отклик – стихотворение Пушкина «Полководец». Великий поэт воскрешал личность и трагическую судьбу Барклая-де-Толли, необоснованно в ходе войны обвиненного в измене отечеству, «испившего до дна чашу самых горьких незаслуженных испытаний»[208] за то, что медлил дать Наполеону решительное сражение.

Этот панегирик забытому полководцу вызвал в печати резкие возражения. Пушкин был обвинен в намерении оскорбить память Кутузова. Печатая в конце 1836 года в своем «Современнике» «Объяснение» по поводу «Полководца», Пушкин воздавал хвалу «спасителю России» Кутузову и в то же время защищал свое право с сочувствием говорить о Барклае. Заканчивал Пушкин это выступление стихотворением, обращенным к Кутузову, написанным еще в 1831 году:

Перед гробницею святойСтою с поникшею главой…

Говоря о Барклае как о высокопоэтическом лице в русской истории, Пушкин не противопоставлял его Кутузову, ибо отчетливо сознавал, что только Кутузов мог предложить сражение у курганов Бородина, затем «отдать Москву» и «стать в бездействии на равнинах Тарутинских», ибо Кутузов «облечен был в народную доверенность, которую так чу́дно он оправдал»[209]

Ответ Пушкина вызвал новые нападки: «Северная пчела» выступила с официозно-монархическим опровержением. От имени «отдаленных потомков» Булгарин утверждал, что «великие мужи могут совершать великие подвиги только при великих государях…»[210].

Примерно в это же время Лермонтов написал стихотворение, остававшееся ненапечатанным в продолжение почти сорока лет. В свое время я увидел в нем отклик на стихотворение Пушкина «Полководец» и журнальные споры вокруг имени Барклая-де-Толли:[211]

Великий муж! здесь нет наградыДостойной доблести твоей!Ее на небе сыщут взглядыИ не найдут среди людей.

Но беспристрастное преданьеТвой славный подвиг сохранит,И, услыхав твое названье,Твой сын душою закипит.

Свершит блистательную тризнуПотомок поздний над тобойИ с непритворною слезойПромолвит: «Он любил отчизну».

По тексту видно, что стихотворение обращено к человеку, обвиненному в нелюбви к отечеству или даже в измене ему.