Карлик Петра Великого и другие - Сергей Эдуардович Цветков Страница 19

перед гвоздем, прикладывались к нему, после чего целовались — мужик с мужиком, баба с бабой — и рассаживались по лавкам вдоль стен. Тем временем Суслов вышел из комнаты и вернулся тоже в новом наряде — красной льняной рубахе; его голову украшало некое подобие венца, вокруг которого были прикреплены лики херувимов, вырезанные из плотной бумаги и выкрашенные в алый цвет. Прошествовав через все помещение, он воцарился за столом. Акулина уселась под гвоздем, на табурете, покрытом малиновым сукном; перед ней поставили ведро с торчащими из него вербными прутьями.

Началось радение. Божьи люди пали ниц перед Сусловым, творя Исусову молитву: «Господи, помилуй мя!» Он отвечал им призывами верить в него «несумненно». Нудное бормотание десятков людей действовало отупляюще. Азарьин поначалу продолжал сидеть на лавке, с неловким чувством глядя на спины и голые пятки молящихся, но, встретив взгляд Суслова, который возвел очи горе, как бы показывая, кому предназначена молитва, тоже сполз с лавки и, прикрыв веки, присоединил свой голос к общему гулу. Моление длилось бесконечно; время, казалось, замерло. Азарьин даже не почувствовал, как впал в полузабытье, из которого его вывел громкий голос Суслова, звавший всех подходить к нему за благословением. Осененные его рукой единоверцы один за другим пускались в быструю пляску, по кругу, высоко подскакивая и распевая незнакомые Азарьину духовные стихи:

Как не золотая трубушка жалобненько вострубила,

Ой да жалобненько, жалобненько,

Восставали, восставали духи бурные,

Заходили, заходили тучи грозные…

Соберемтесь-ка мы, братцы, во един во собор,

Мы посудимте, порядимте такую радость:

Уж вы верные, вы изобранные,

Вы не знаете про то, вы не ведаете,

Что у нас ныне на сырой земле понаделалось:

Катает у нас в раю птица,

Она летит,

Во ту сторону глядит,

Да где трубушка трубит,

Где сам бог говорит:

Ой бог! Ой бог! Ой бог!

Ой дух! Ой дух!

Накати, накати, накати!

Ой ега, ой ега, ой ега!

Плясовой круг с каждой минутой расширялся все больше и больше, вбирая новых участников, и наконец пробегавшие мимо Азарьина люди подхватили его под руки и поставили в хоровод. Его затекшее от неподвижности тело с радостью отдалось кружению. Темп пляски непрерывно ускорялся. Азарьин чувствовал, как на теле проступает пот; стены, пол, предметы, лица и фигуры людей дрожали и плыли в глазах, губы сами собой расползались в блаженной улыбке… Вдруг хоровод остановился и распался. Возбужденная скачкой толпа, тяжело дыша, обступила Акулину. Каждый по очереди прикладывался к ее колену и получал от нее вербный прутик, которым она предварительно стегала подошедшего по плечу.

Постепенно составился новый круг: теперь все скакали, хлеща себя и других вербами по оголенным плечам и распевая:

Хлыщу, хлыщу, Христа ищу.

Сниди к нам, Христе,

Со седьмого небесе,

Походи с нами, Христе,

Во святом кругу,

Сокати с небеси

Сударь Дух Святой.

Азарьин скакал вместе со всеми, с восхищенным испугом прислушиваясь к новым, еще неизведанным ощущениям: бурному сердцебиению и легкому трепетанию внутри живота, от чего по всему телу разливался сладостный восторг. А вокруг раздавалось:

Накатил, накатил,

Дух свят, дух свят!

Царь дух, царь дух!

Разблажился,

Разблажился

Дух свят, Дух свят!

Ой горю, ой горю,

Дух горит, Бог горит,

Свет во мне, свет во мне,

Свят Дух, свят Дух,

Ой горю, горю, горю,

Дух! Ой ега!

Ой ега, ой ега, ой ега,

Евое!

Дух евой, Дух евой, Дух евой…

Нестройное пение вдруг стало перемежаться дикими возгласами. Богомолы один за другим выскакивали в середину круга с распростертыми руками и начинали бешено кружиться. Их радельные рубашки туго вздувались, словно паруса под ветром, глаза воспаленно сверкали. Доведя себя до исступления, они падали на пол, заливаясь слезами и корчась от сотрясавшего их смеха; некоторые исторгали из себя бессвязные речения. Азарьин чувствовал, как пот лился градом по его телу, он уже не чуял ни рук, ни ног. Внезапно сердце его зашлось. Глотая ртом воздух, он повалился на пол, пронзенный опустошительной судорогой, но в тот же миг словно вознесся ввысь и растворился в ослепительном сиянии…

Когда он очнулся, радение подходило к концу. Кто-то еще скакал и вертелся, но большинство молящихся уже в полном изнеможении валялось на полу и по лавкам. Отовсюду слышались всхлипы, вздохи, стоны, рыдания, истерическое хихиканье, похожее на плач. Азарьин ледяными пальцами провел по мокрому лбу. На его рубашке не было сухого места, с тела не сходило мерзкое ощущение гусиной кожи. Однако яркое воспоминание о только что испытанном миге неистового блаженства наполняло душу ликованием.

Суслов и Акулина, встав со своих мест, приступили к причащению паствы. Подходя поочередно к каждому, Суслов благословлял свое духовное чадо и говорил ему что-нибудь утешительное, вроде: «Я, бог, тебя нагружу, хлеба вволю урожу, будешь есть, пить, меня, бога, хвалить, станешь хлебец кушать, евангелье слушать», или «К тебе Дух святой будет прилетать, а ты изволь его узнавать; и я, отец, не дам тебя в иудейские руки и избавлю тебя от вечные муки», а его спутница влагала ему в рот кусок хлеба и давала отхлебнуть кваса из большого жбана.

В завершении Суслов торжественно обратился ко всей пастве:

— Я вас, возлюбленные, защищу и до острога не допущу, всем вам ангелов приставлю и от всех злодеев избавлю.

За запотевшими окнами брезжил рассвет; кричали петухи. Суслов подал знак расходиться.

Азарьин еще несколько раз посетил радения в сусловском доме. Он звал своих товарищей присоединиться к нему, но те обратили его призывы в посмех. Зато большой интерес к его рассказам проявил крылосный инок[22] Антоний, с которым азарьинская компания водила дружбу. Под большим секретом он поведал Азарьину, что не приемлет церковных нововведений и хочет творить молитву Господу истинным способом, а не так, как это делают в никонианских церквях. Уступая настойчивым просьбам мятежного монаха, Азарьин свел его с Сусловым.

Так продолжалось до конца года. Но однажды сусловский дом опустел. Азарьин нутром почувствовал это еще издали, когда только подходил к нему. Приблизившись, он увидел, что двор заметен недавней метелью; входная дверь была подперта снаружи оглоблей. С другой стороны улицы подковылял, опираясь на костыль, кривоглазый бродяга.

— Забрали Ивана Тимофеевича и матерь его,