Екатерина Сушкова - Записки Страница 19

Муж Марьи Васильевны, где бы он ни был, всегда отпрашивался в отпуск ко дню ее именин, и в этот год прискакал из Велижа только на трое суток. Торжественный этот день начинался поздравлением хора музыкантов и, несмотря на несогласные звуки, растроганная помещица плакала от умиления и удивления к таланту своих подданных.

С двенадцати часов наезжали ближайшие соседи. В четыре часа садились за обед в садовой галлерее, уставленной цветами, увешанной гирляндами, а на главной стене красовался, сплетенный тоже из цветов, вензель виновницы торжества; обеденный стол, для пущей важности, был накрыт покоем, уставлен фруктами в вазах и ананасами в горшках; фигурное пирожное красовалось по средине стола, а цветы и листочки роз были разбросаны по всей скатерти. Музыка гремела, вилки и ножи бряцали, мужчины кричали, барыни помалчивали, а барышни шептались; в критическую же минуту, когда пробки шампанского ударяли в потолок, музыканты играли туш, управляющий выскакивал из-за стола к дверям, махал носовым клетчатым платком и раздавался залп четырех пушек, соседки, в ожидании этой минуты, затыкали себе уши заранее приготовленной хлопчатой бумагой, две же менее храбрые прятались под стол.

Всякий год повторялось одно и то же, но восторги соседок не истощались и многие из них, бедненькие, жили только воспоминанием и ожиданием этого дня. Дядя, приезжая в деревню перед этим праздником, обыкновенно запирался в кабинет, для совещания с управителем, дворецким и поварами, какой изготовить обед. Несмотря на долгие совещания, несколько лет с ряду все была одна программа удовольствий и яств; он мог бы поступить, как одна из моих родственниц: аккуратно всякий день утром призывала она повара, толковала с ним битый час и решала тем, что на бумажке напишет: «сегодня готовить то же, что вчера». И это продолжалось целые месяцы, но совещания не сокращались.

В сентябре я с теткой поехала в Велиж. Семейный совет присудил, что Авдотьи Ивановна не нужна более для взрослой, совершенно образованной и светской девушки, и ее отправили в Петербург. Много я плакала, прощаясь с нею; письма ее, исполненные искренности, дружбы, добрых советов и наставлений о чтении, были мне большим утешением. Тетка, взяв меня с собою в Велиж, имела в виду жениха, флигель-адъютанта Ш[курина][50]. Он вместе с дядей производил следствие над жидами. Как на зло Ш[курин] влюбился в меня, а мне он очень, очень не понравился, но в Велиже он был единственный порядочный кавалер, и я очень благосклонно с ним разговаривала, и на вечерах предпочитала танцовать с ним, чем с заседателем, да почтенным Федором Федоровичем, немцем-аптекарем, который один раз. галопируя со мной, споткнулся о неровную половицу, топнул, плюнул, закричал на всю комнату: «verflucht», и продолжал галопировать, как ни в чем не бывало.

По первому пути, я с теткой должна была возвратиться в Петербург, а как наперекор мне, до половины декабря не устанавливалась зима. Я изнывала по обществу, по балам, по самому Петербургу; стыдно даже и теперь признаться, каким образом достигла я до цели своих желаний и ускорила наш отъезд.

У нас часто бывал велижский предводитель дворянства, князь Д[руцкой-Соколинский][51]. Он был очень молчалив и робок; как я ни была неопытна, я не сомневалась в его любви и преданности ко мне; он вспыхивал при встрече со мной, рука его дрожала, когда я подавала ему чашку чая, со всеми другими он все-таки разговаривал, со мною же с первого слова замнется, растеряется и побледнеет с досады. Он предупреждал все мои желания: ноты, цветы, конфекты беспрестанно присылались мне от неизвестного, но посланный неизвестного был известен нашим людям.

Робость князя и его покорность к моим прихотям до того меня трогали, что я ни разу не имела духа посмеяться над ним. Будучи уверена, что он все сделает мне в угодность, я стала совещаться с верной наперсницей своей, моей горничной Танюшей, а Танюше не менее моего хотелось вырваться из Велижа; вот мы вдвоем и придумали уговорить князя уверить тетку, что за две станции от города много снегу и отличная санная дорога. План этот показался обеим нам удивительным, но как привести его в исполнение? Тут мы призадумались, потому что князь, хотя и часто навещает нас, но не говорит со мной, а только вздыхает, бледнеет и теряется; чего доброго и не поймет моих слов, заслушаясь голоса. Как быть, что делать? «Да напишите ему, барышня», сказала Танюша. Я с восторгом одобрила ее мысль, вырвала листок из тетради и наскоро написала невероятно глупую записку, которую как будто еще вижу перед собой. Вот она слово в слово:

«Любезный князь!

Я знаю, что вы меня любите, и потому хотите, чтоб я вас всегда помнила. Обещаю вам никогда не забыть вас, если вы только прикажете в почтовой конторе сказать завтра Марье Васильевне, когда придут от нее осведомиться, хороша ли дорога, чтоб отвечали, что за две станции много снегу. Сделайте это, любезный князь, для меня; уверяю вас, всегда буду вспоминать с благодарностью о вас и об оказанной мне услуге. Мне так нужно и так хочется быть к праздникам в Петербурге.

Остаюсь навсегда преданная и благодарная

Екатерина С[ушкова].»

17 декабря 1829 г.

И теперь еще я всегда раскраснеюсь со стыда, когда припомню эту проделку; хорошо, что князь был такой бессловесный, а другой бы насмеялся надо мною; а как бы мне досталось от тетки, — страшно и подумать. Но удаль моя осталась навсегда тайной между мной, князем и Танюшей, которая передала записку мою князю.

На другой день князь бледный и растроганный приехал сам известить тетку, что дорога санная отличная, и тяжелая почта пришла на полозьях, и так одушевился, что убедил Марью Васильевну назначить день отъезда своего 20-го числа, чтобы приехать к праздникам в Петербург.

Милый князь! Я готова была с радости прыгнуть ему на шею, поблагодарить и расцаловать За такое примерное послушание, превышавшее мою просьбу. И так, мы оставили Велиж; князь провожал нас до третьей станции, дорога была адская; тетка пищала, визжала, призывала на помощь всех святых, но всех окружающих бранила, а я просто ликовала, для меня нет дурных дорог на свете, а эта вела меня к цели моих желаний, всех моих помышлений; никогда я так не стремилась в Петербург.

Мы приехали, наконец, туда в самый сочельник. Через два дня сделали визиты и к нам посыпались приглашения; балы были в самом разгаре. Почти у всех знакомых были положенные танцовальные вечера. Решительно все дни были разобраны, кроме субботы, в которую мы все почили от дел своих и отдыхали; тогда мне и этот один день без танцев был тяжел и скучен.