Менахем Бегин - В белые ночи Страница 19

Сделав свое замечание, следователь разрешил мне продолжать.

— Итак, революция побеждает во всем мире и создается Всемирный Верховный Совет. Предположим, что к этому Совету обращается делегация еврейского народа с просьбой превратить древнюю родину евреев в их национальную территорию. Верховный Совет наверняка утвердил бы эту просьбу. Ведь и Советский Союз признал необходимость предоставления евреям отдельной территории, а историческая родина еврейского народа — это Эрец Исраэль. Вы сами, гражданин следователь, согласились с тем, что у евреев всегда были сантименты к Эрец Исраэль. Откуда взялись эти сантименты? Дело в том, что в Эрец Исраэль когда-то существовало еврейское государство. Там возникла культура нашего народа, зародился наш язык. Чем же мы согрешили? Желанием вернуть народу его родину? Вот вы и гражданин переводчик сказали, что нет реальных шансов на создание еврейского государства в Эрец Исраэль. Но это вопрос веры. У каждой идеи имеются свои приверженцы и свои скептики. В России разве многие верили в победу революции? Я лично, гражданин следователь, отношусь к тем, кто верит в создание еврейского государства, хотя сам, возможно, этого не увижу.

— Нет, не увидите, — сухо сказал следователь.

Он не ответил на мой теоретический вопрос о решении Всемирного Совета в отношении национальной территории еврейского народа в Эрец Исраэль и упрямо повторил сказанное им раньше:

— Да, революция решит территориальную проблему евреев, а вы ее не решите; вы дезертировали из рядов революции и помогаете ее врагам — международной буржуазии и британскому империализму.

В наш диалог со следователем переводчик пока не вставил ни одного слова. Он принимал участие в споре энергичными кивками головы — в знак согласия с офицером НКВД. Когда говорил я, переводчик молчал, изредка я просил помочь найти подходящее русское слово, он подыскивал слово — не всегда успешно — и снова замолкал. Но на этом этапе «беседы» переводчик что-то шепнул следователю на ухо. Я слов не расслышал, но следователь тут же раскрыл мне секрет:

— Очень интересно, — сказал он и, повернувшись ко мне, добавил. — А вы, разумеется, не сочли нужным мне это рассказать. — Вот товарищ напомнил мне, что ваш Герцель направил письмо Плеве, тому самому палачу Плеве, и просил помощи царского правительства в осуществлении планов сионистов, обещая при этом, что сионисты не допустят вступления еврейской молодежи в ряды революционеров. Я видел когда-то это письмо, но хорошо, что переводчик вспомнил о нем. Ну, теперь вам ясно, кто создал сионизм? Мы говорим о письменном документе, а ведь народная поговорка гласит: «Что написано пером, не вырубишь топором». Ясно, что Герцль был агентом международной буржуазии. Он сам подтвердил это. Он был подослан буржуазией, чтобы подорвать и ослабить борющийся пролетариат. Ну, что скажете теперь, когда все доказано черным по белому?

Я мог многое сказать, но это было трудно, так как я говорил со следователем на дурном русском языке.

Переводчик был товарищем следователю, а моим товарищем в комнате дознаний был «серый волк». В душе я ругал себя за просьбу пригласить переводчика. Вот тебе переводчик, еврейский коммунист, возможно, бывший сионист, который читал письмо Герцля царскому министру Плеве и помнит его наизусть!

— Прошу понять, — обратился я к следователю, — что Герцль всем сердцем чувствовал приближение катастрофы, и теперь мы видим, в какой степени он был прав. Он был государственным деятелем, но не имел под собой опоры. Ему хотелось ускорить спасение своего народа, и он искал помощи. То, что сказал переводчик, — вовсе не новость. Герцль действовал в определенную эпоху, он обращался также к турецкому султану, германскому кайзеру и даже к Папе римскому. Он чувствовал, что еврейский народ не может ждать, и такое же чувство было у Жаботинского, у всех нас. Позвольте, гражданин следователь, привести пример. Вы проходите мимо дома, в котором вспыхнул пожар. Что вы делаете? Вызываете, разумеется, пожарных. Но если вы услышали голос женщины или детский плач, разве будете вы ждать пожарную команду? Разумеется, нет: вы броситесь спасать женщину или ребенка. В точности таково же наше положение. Наш дом горит на огне антисемитизма, и пламя уже подкрадывается к нашим братьям и сестрам, к нашим детям. Как могли мы ждать? Революция, положим, была пожарной командой для страдавших от антисемитизма евреев Польши, Германии или любой другой страны, но мы не могли ждать прибытия этой пожарной команды. Она может прибыть слишком поздно, как это часто бывает с настоящими пожарными командами. Мы обязаны были спасать, и это делал Герцль; это делал Жаботинский, и это делали мы все.

— Это талмудизм, — пробормотал следователь.

«Талмудизм!» — впервые в жизни я слышал это слово. Мой переводчик не был исключением, он не единственный наставник большевиков. Еврейские коммунисты обучали своих русских товарищей, обучали хорошо и помогли им перенять, исказив в насмешливое ругательство, слово, связанное с многовековой мудростью своего народа. Новое слово придумали филологи от НКВД: «талмудизм»!

В ту ночь переводчик «помог» мне еще не один раз. Его помощь заключалась не в переводе, а в выдвижении обвинений, изобретении доказательств. Переводчик был не российским, а местным, вильнюсским коммунистом. В русском языке познания его были ограничены, но зато в сионизме — безграничны. Будь наоборот, он мог бы стать великолепным переводчиком. Здесь же он подкреплял слова «специалиста» НКВД по делам Эрец Исраэль — крупного специалиста, который в ходе следствия на полном серьезе спросил меня, почему мы, польские бейтаровцы, не вступили в народный фронт коммунистической и социалистической партий. Его коллега, тоже энкаведист в чине и тоже «специалист по еврейским делам», спросил арестованного бундовца: «Ведь вы, бундовцы, были вместе с ревизионистами во Втором Интернационале, верно?»

Мой переводчик мог отличить бундовца от ревизиониста, он знал, что ревизионисты никогда не входили ни в какой интернационал, и он знал, что Бунд никогда не был во Втором Интернационале. А чего он не знал? Он помнил наизусть письма Герцля и речи Жаботинского, он знал о встречах Вейцмана с Муссолини, он мог отличить правое крыло от левого в партии Поалей Цион. Он знал все написанное А. Ахимеиром и не сомневался (несмотря на все приведенные мною факты и пояснения) в том, что ревизионисты убили Арлозорова. Он знал, что организацию Бейтар в Польше на протяжении многих лет возглавлял Аарон Пропес; он помнил антикоммунистическую статью Айзека Ремы, сменившего Пропеса на посту руководителя Бейтара, — статью, которую я, к своему стыду, не читал. Сказав об этом следователю, я удостоился презрительного ответа: «И вы хотите, чтобы я вам поверил?» Я и сегодня признаю, что не читал этой статьи, содержание которой мог пересказать переводчик. Мне не повезло: я пригласил ходячую энциклопедию сионизма (или антисионизма) — в лице переводчика, который знал много, включая имена лидеров сионистского движения. В ходе затянувшейся «беседы» в комнате дознаний диалог превратился в дискуссию троих. Говорили все трое по очереди, и переводчик, обращаясь с разрешения следователя непосредственно ко мне, выложил на стол весь свой материал: содержание книг, статей, речей, писем, имена и даты. Следователь, без сомнения, мог получить весь этот материал в еврейском или сионистском отделе НКВД. Теперь мне также известно, что все сказанное в ту ночь вильнюсским евреем-коммунистом ни на йоту не повлияло на мою дальнейшую судьбу. И без этого я получил бы свои восемь лет исправительно-трудовых лагерей. Того, что я был руководителем Бейтара в Польше, вполне хватало, чтобы получить срок от Особого совещания. Срок был бы тот же с письмом Герцля Плеве или без него, но ясно, что переводчик вовсе не облегчил моей задачи в «беседе» со стражем революции, решившим — об этом он заявлял каждый раз, — что сионизм — это фарс и обман.