Игорь Максимычев - ПАДЕНИЕ БЕРЛИНСКОЙ СТЕНЫ Страница 19

Этот город играет особую роль в подходе ФРГ к восточным делам. Бонн всеми правдами и неправдами старается прибрать его к рукам, но он лежит на территории ГДР. Мы за то, чтобы развивать отношения с Западным Берлином, но не согласны с «правами» ФРГ на него. В то же время без помощи ФРГ Западный Берлин нежизнеспособен. В нем уже сейчас насчитывается 200 тысяч иностранцев; еще 200 тысяч его жителей имеют «двойную прописку», то есть проживают одновременно и на территории ФРГ. С нашей точки зрения, во-первых, не следует позволять подрывать Четырехстороннее соглашение; во-вторых, Западный Берлин не должен вызывать осложнений ни в каком смысле. [Министр иностранных дел ГДР] Оскар Фишер готовится к визиту в Москву, он еще раз подробно изложит там нашу позицию».

В принципе Хонеккер не сказал мне ничего нового. Он лишь повторил то, что нам (и посольству, и Москве) давно было известно. Я даже не стал подробно излагать сказанное им в моем отчете о беседе, ограничившись лишь рабочей записью в блокноте. Однако встреча с Хонеккером запечатлелась в моей памяти. Руководитель ГДР разительно отличался от нашей геронтократии, да и от более молодых вождей тоже. Конечно, он проявлял склонность к переоценке своей роли в истории. В то же время не было сомнений, что он отлично владеет материалом. Хонеккер говорил свободно, не заглядывая в бумажку, не спотыкаясь и не делая пауз. Во время беседы мы были наедине, Хонеккеру не ассистировали ни советники, ни помощники, ни эксперты. Тем не менее он ни разу не потерял нити разговора, не испытывал трудностей с аргументацией, не упускал случая выставить свою позицию в выгодном свете, точно формулировал свою мысль, одним словом – понимал, о чем и зачем говорит. Я сочувствовал Кочемасову, который после каждой встречи с Хонеккером (встречались они часто, познакомившись еще в 1951 году, когда в качестве руководителей молодежных организаций своих стран проводили Всемирный фестиваль молодежи и студентов в Восточном Берлине) возвращался в посольство так сказать «распропагандированным», и проходило некоторое время, прежде чем он вновь мог представлять те позиции, которые нам определила Москва.

Разумеется, приехал я в Берлин страстным сторонником перестройки – период брежневского «застоя» казался мне и моим современникам самым скверным, что могло произойти со страной, поэтому новаторский энтузиазм ставропольского механизатора «со товарищи» получил спонтанную поддержку населения. Тогда никому в голову не приходило, к чему может привести перестройка на практике. Много позже Юрий Поляков с едкой иронией описывал это время: «Свобода уже проникла в Отечество, но вела себя еще довольно скромно, точно опытный домушник: осторожно, бесшумно она обходила ночное жилище, примечая, где что лежит, прикидывая, что брать в первую очередь, а что во вторую, и нежно поигрывала в кармане «ножом-выкидушкой» – на случай, если проснутся хозяева…»[33] Осознание того, что дело идет к крушению, пришло значительно позже.

Мы почувствовали колебания политической почвы под ногами, которые стали еще более заметными по сравнению с прошлыми временами, практически сразу по прибытии в Берлин. Первые раскаты грома раздались через месяц после нашего приезда в Берлин. На Пасху, которая пришлась в тот год в Германии на 7-8 июня, на обширной лужайке перед зданием рейхстага в Западном Берлине проводился большой фестиваль рок-музыки, на который съехались наиболее популярные группы со всей Западной Европы. Поводом для фестиваля были празднества по случаю 750-летия Берлина, которые отмечались в обеих частях города, причем с гораздо большим размахом в столице ГДР. Организаторы концертов у рейхстага развернули часть мощнейшей акустической аппаратуры, смонтированной у Бранденбургских ворот, в сторону Восточного Берлина, чтобы, по их словам, «дать насладиться» также любителям рока из столицы ГДР, которые не могли присутствовать на фестивале физически. Успех был поистине оглушительным – и в посольстве, и в наших жилых домах после начала концертов мы практически не слышали друг друга и были вынуждены либо кричать, либо обмениваться записками. Спасало только то, что суббота 6-го, когда начался фестиваль, и воскресенье 7 июня были выходными днями, что позволяло на время отлучаться из посольства, но нечего было и думать заснуть до завершения выступления музыкантов, затягивавшегося каждый вечер далеко за полночь. В понедельник 8 июня пришлось отменить традиционное утреннее совещание дипломатического состава под руководством посла.

Что же касается восточноберлинских любителей рока, то поначалу их интерес к концертам был не очень велик, несмотря на назойливую рекламу фестиваля по радио и телевидению Западного Берлина. Вечером 6 июня у Бранденбургских ворот собирались разрозненные группки молодежи, которые послушно расходились после того, как усиленные наряды Народной полиции ГДР разъясняли им, что они находятся в приграничной зоне. 7 июня группы молодежи стали гуще и многочисленнее, но трудностей у полиции, требовавшей соблюдения правил поведения в полосе безопасности, по-прежнему не возникало. Ситуация круто изменилась вечером 8 июня, когда кому-то из начальников в Восточном Берлине пришла в голову гениальная мысль совсем блокировать подступы к стене. (Впрочем, возможно, что полицейские верхи располагали сведениями о готовящихся провокациях; не исключено также, что такую информацию им подкинули.) В силу того что Бранденбургские ворота считаются символом Берлина, они рассматривались в качестве наиболее уязвимого участка стены и привлекали особое внимание как противников режима, так и правоохранительных органов. Заградительный барьер на Унтер-ден-Линден был выставлен как раз напротив нашего посольства, почти на уровне моего рабочего кабинета. Так что у меня была возможность хорошо видеть все происходящее. К 9 часам вечера аллея с восточной стороны полицейской цепи была, насколько хватал глаз, запружена многотысячной толпой. Многоголосый хор, заглушая транслируемую музыку, повторял: «Долой стену!» («Die Mauer muss weg!») и «Горби, Горби!» Рассеять демонстрацию удалось где-то к полуночи. Впечатление от случившегося было самым тяжелым. На душу легло ощущение неблагополучия, зыбкости, надвигающейся катастрофы.

Четыре дня спустя прояснились глубинные взаимосвязи всего происходившего. В пятницу 12 июня у Бранденбургских ворот (с западной стороны) состоялось публичное выступление прибывшего в Западный Берлин Рональда Рейгана, тогдашнего президента США. Американский визит высшего уровня должен был компенсировать «отставание» Западного Берлина по части масштабности проводимых по случаю городского юбилея торжеств. Особое значение придавалось речи американского президента на митинге у стены (на самом деле это был не митинг, а скорее «торжественное заседание» под открытым небом, поскольку присутствовала лишь тщательно отобранная публика; вся аллея, служащая западным продолжением Унтер-ден-Линден и в 1953 году нареченная «улицей 17 июня», была герметически перекрыта). Рейган оправдал ожидания и допустил несколько эпатирующих высказываний. Наибольшую известность приобрел его призыв, адресованный советскому лидеру: «Г-н Горбачев, откройте эти ворота! Снесите эту стену!» Спонтанная демонстрация жителей Восточного Берлина практически под этими же лозунгами, состоявшаяся несколько дней назад в каком-то полукилометре от трибуны, на которой стоял сейчас президент США, как бы подкрепляла притязание Рейгана на право говорить от имени всех берлинцев.