Гафт и Остроумова. История любви - Михаил Александрович Захарчук Страница 19

Гафту посчастливилось поработать под началом Эфроса чуть больше года. И, если говорить кратко, та встреча во многом перевернула практически все его как бы устоявшиеся базовые театральные принципы. К середине шестидесятых Валентин Иосифович уже прочно закрепился в профессии. О нем положительно, а в некоторых случаях даже почти восторженно, заговорила критика, и зритель ему безоговорочно поверил, зная наверняка, если играет Гафт, то это всегда будет работа мастера. В активе Валентина Иосифовича уже насчитывалось двенадцать заметных ролей театральных и семь кинематографических. И в это время неожиданно поступило приглашение от Эфроса. Да не простое, а сразу на ввод в спектакль «104 страницы про любовь» Э. Радзинского. Причем на главную роль Евдокимова.

К сожалению, мне того спектакля с участием Гафта-Евдокимова видеть не удалось по причине малозначащей, хоть и уважительной: учился я в Винницком железнодорожном техникуме и понятия не имел, что из себя представляла театральная жизнь Москвы на излете так называемой «оттепели». А люди знающие, являющиеся нынче для меня авторитетами во всех сферах культуры, с поразительным единодушием утверждают: творческий тандем Эфроса и Гафта вообще, а в рассматриваемом спектакле в частности, – едва ли не самое заметное явление того периода на столичных театральных подмостках.

Сам Валентин Иосифович так вспоминает о тех светлых временах: «Театр имени Ленинского комсомола – особая и едва ли не самая важная страница в моей жизни потому, что театр Эфроса – это театр, о котором я вспоминаю и по сей день. Мне кажется, лучшие образцы того театра навсегда останутся в моей памяти, и такого я больше никогда не увижу. Эфрос обладал особым умением освобождать, раскрепощать актера. И когда я, следуя его мудрым наставлениям, максимально проникался состоянием своего персонажа, погружался в то, что с ним происходит, то уже как бы и не изображал его вовсе, а буквально становился им, жил им. Так мне, во всяком случае, казалось.

У Анатолия Васильевича я проработал сравнительно недолго и сыграл не так уж много ролей. Это прежде всего Евдокимов («104 страницы про любовь», Э. Радзинского); маркиз д'Орсиньи («Мольер», М. Булгакова); Соленый Василий Васильевич, штабс-капитан («Три сестры» А. Чехова); Отелло – ввод на роль Николая Волкова-младшего («Отелло», У. Шекспира); Колобашкин («Обольститель Колобашкин», Э. Радзинского). Тем не менее мне почему-то кажется, что именно тот эфрософский режиссерский слой лег на меня таким замечательным грузом, что до сих пор я чувствую все то, что получил от этого великого творца. Хотя, конечно, время ушло вперед, и очень многое изменилось. Верно и то, что у Эфроса в те времена тоже случались иногда не очень удачные спектакли. Однако, если говорить в целом, его работа всегда отличалась высоким классом. Эфрос был гонимым, полузапрещенным режиссером, и тем не менее он уже тогда был первым. Он потрясающе чувствовал свое время и ставил спектакли про реальную жизнь, а не про какую-то форму жизни, навязанную идеологией. Его творческое «я» наполняло текст и фабулу пьесы новым содержанием. Он не только разгадывал то, что хотел написать автор, а усиливал это многократно. Его театральные постановки резко отличались от прочих, поэтому на него накидывались, его не любили. Кроме того, он не соответствовал представлению о том, каким должен быть главный режиссер, начиная от анкетных данных и кончая ярчайшим талантом.

Как талантливый скульптор отсекает от глыбы камня все лишнее, так и Эфрос умел в актере поднять все лучшее и превратить его игру в высокое произведение искусства. Точно так же было и с пьесами. На его спектаклях люди не узнавали привычных сюжетов. Он находил заложенный в пьесе конфликт, что-то укрупнял, что-то уводил в тень – и в результате прояснялось то, чего раньше никто не видел. «Женитьба», «Месяц в деревне», «Брат Алеша» (по «Братьям Карамазовым») – Эфрос выискивал в классике живые, современно звучащие вещи. При этом никогда не ставил текст с ног на голову, что стало бичом современного искусства. Он не заменял чувства персонажей формальными режиссерскими построениями – эпатаж ему был не нужен. Тем не менее каждый его спектакль становился событием. Эмоциональным ударом, запоминавшимся на всю жизнь. Рассказать про это невозможно – такое надо видеть.

К сожалению, но в лучших спектаклях Анатолия Васильевича, таких как «Женитьба», «Дон Жуан», я не участвовал. Не играл я и в «Трех сестрах», хотя репетировал там Соленого вплоть до генеральной репетиции. Удачей могу назвать заглавную роль в пьесе Радзинского «Обольститель Колобашкин». Правда, ее очень быстро закрыли, как всегда, по идеологическим соображениям. На «Колобашкине» я очень много получил не только как артист, но и как человек. Я с особой отчетливостью понял, что такое справедливость, что такое донос, что такое ложь. Анатолий Васильевич вытаскивал из актеров какие-то человеческие, порядочные вещи, которые не очень-то часто можно наблюдать в жизни. А для того чтобы выявить их на сцене, надо немножечко стать таким человеком. И кажется, мне это удалось. Мой герой был «донкихотом от пивной», который хотел перевернуть мир в лучшую сторону. Мне кажется, что таких людей очень много, а я, может быть, остался таким до сих пор, только энергия уже не та. Мы начинали репетировать эту пьесу еще в Ленкоме, но театр разогнали, а Эфроса перевели очередным режиссером на Малую Бронную. Там-то мы и выпускали этот спектакль.

Эфрос был человеком довольно жестким. Но это не являлось чертой его характера, а определялось исключительно профессией. Здесь он был непоколебим. Профессиональный и человеческий союз Эфроса с его любимой актрисой Ольгой Яковлевой не все воспринимали терпимо, тем более благосклонно. Ольга Михайловна – актриса чрезвычайного лирического темперамента. Ее игре свойственен и тонкий психологизм, и изящество, и порывистость, и импульсивность. В героинях Яковлевой женская хрупкость, ранимость сочетались с душевной стойкостью и внутренней силой. Чем она и подкупала Эфроса. Но, как бы это выразиться поделикатнее, она занимала слишком много места в театре, не оставляя его другим. Отчасти из-за нее ушли Даль, Ширвиндт, Петренко, Державин. Я пытался поговорить с Эфросом: «Анатолий Васильевич, эта женщина погубит и вас, и театр. Я только что готов был убить ее на сцене – только ради вас не тронул». «Валечка, – ответил Эфрос, – ну что вы, она вас всех так любит». Но на следующий день он уже старательно избегал смотреть в мою сторону. А ведь когда-то, когда Эфроса изгоняли из Ленкома, мы с Ширвиндтом, Державиным и