Прасковья Орлова-Савина - Автобиография Страница 19

Подобные случаи бывали довольно часто, но не стоили мне больших затруднений. Только еще был второй — весьма серьезный и трудный случай! Тогда мне было лет 17 и уже последний год я была в училище. Анна Матвеевна Борисова была почтенная, всеми уважаемая актриса, она играла в драмах и трагедиях и была соперницей М. Д. Синецкой. Но это соперничество и зависть были только со стороны высших мира сего, т. е. тех, которые были близки к начальству и делали что хотели: как Н. В. Репина и М. Д. Синецкая. Ан. Мат. дослуживала уже последнее время, и ей назначили бенефис. Не имея более претензий играть хорошие большие? Ьли и желая угодить Синецкой, она выбрала для бенефиса известную старую пиесу: «Мизантроп», переведенную тяжелыми стихами Ф. Ф. Кокошк<иным>. Первая роль — Прелесты всегда была играна М. Д. Почтенная Ан. Мат. давала старую пиесу и для того, чтобы избежать расходов… и что же? М. Д. и тут не могла преодолеть своей старинной неприязни! Накануне бенефиса, уже после спектакля, где она будто бы больная участвовала, прислала роль Пре-лесты с извещением, что по болезни играть не может. Бедная Ан. Мат. не знала, что делать?.. Бенефис надо было отменить. Но приехавший к ней с печальным известием режиссер сказал ей: «Прикажите отвезти роль в школу, к Куликовой, она выучит». Утопающий хватается за соломинку, роль послана ко мне, и повторилась первая история: меня разбудили, передали просьбу и роль. Зная все театральные проделки, я побранила М. Д., но принялась ночью же учить роль и даже радовалась, что мне, хотя нечаянно, досталось принимать участие в большой пиесе и исполнять хорошую роль! В этот раз никто не ожидал, что я совершу такой подвиг! Но зато очень помню, как тяжел он мне пришелся… я себя не помнила. Добрая Ан. Мат. сама заботилась о моем костюме: на свой счет сшила белье, атласно? платье, убрала его цветами бирюзовыми с серебром, такой же венок надела мне на голову… А я в это время ничего не видела, не обращая ни на что внимания, только читала роль и боялась, чтобы не ошибиться. П. С. Мочалов играл Мизантропа, он всегда меня любил, а тут особенно старался поддержать меня. Не думаю, чтобы я хорошо играла, но меня все хвалили и благодарили, что я сделала доброе дело для уважаемой Ан. Мат. А она, голубушка! надев мне на шею большую нитку французских страз, просила оставить их у себя на память этого вечера. Впоследствии этими стразами я отделала рамку к св. иконе Спасителя! Так-то часто помогал мне Бог делать добро людям! Хорошие меня хвалили, а дурные называли выскочкой!

А вот своей подруге Серафиме Виногр. я чуть не сделала зла! Она также получила новую роль и должна была скоро выучить… а моей памятью она не обладала. Выпросив у няньки сальный огарок, она села в зале перед зеркалом и, положив локоть на стол, а голову на руку, в тишине принялась за свое дело. Проснувшись, я увидела, что Серафимы на кровати нет, и, увидав свет в зале, поняла, что она учит роль. Дело было на святках; уже наши няньки и другие живущие в доме прибегали к нам наряженнью. Мне и вздумалось позабавиться, испугать подругу. Я тихонько встала; другим ходом пробежала в буфетную, надела шерстью вверх Прасковьину нагольную шубу, тут же лежащую страшную маску и обернула голову, как турецкой чалмой, красным платком. Тихо-тихо подкралась к Серафиме, встала сзади и взяла ее за плечо. Она прежде всего взглянула в зеркало… Ахнула… и покатилась без чувств со стула!.. Я хотела проговорить, что это я!., но также, увидав в зеркале страшное чудовище, испугалась и, не имея сил выговорить слова, сама упала на колени подле Серафимы. К счастию, первую услыхали и прибежали няньки… Серафиму привели в чувство; меня раздели и побранили, и за что большее спасибо — скрыли мою шалость. Подруга немного посердилась, но скоро простила меня.

Итак, Сераф. готовила оперную роль, а Гурьянову, как хорошему музыканту, было приказано репетировать с нами куплеты со скрипкой. А они были влюблены друг в друга. Бывало, с нами он пропоет кое-как, а с ней чуть не по часу распевает; разумеется, это заметили и начали следить. В один прекрасный, но несчастный день на сцене школьного театра было подобное учение. Мы, а может быть и я одна, как больше других занятая и с 13-ти лет уже начавшая играть на большой сцене молодых девиц, кончив свои куплеты, ушла, чтобы не мешать подруге!.. И надзирательница зачем-то на минуту вышла… возвращается— на сцене никого нет… спрашивает, где же учитель, — никто не видал, она догадалась, позвала няньку и приказала взглянуть под сцену… Увы! они там!.. Нечего делать, надо было выходить… Но надо сказать, что сцена была у нас устроена в большой зале; в одной половине пол поднят аршина на полтора, и очень было удобно спрыгнуть на окно, а оттуда под пол. Мы, часто играя в гулючки, там прятались. Кулис, когда не было спектакля, на сцене не полагалось, а были протянуты белые, гладкие шесты, за которые мы держались, выделывая разные батманы и па. Кстати, упомяну — любила я и учиться танцевать и даже начинала выделывать соло на большой сцене… Но директор сказал танцевальной учительнице, чтобы она не много занимала меня танцами, что меня готовят в драматические актрисы, что у меня хорошенький голос и я, по моей худобе и слабости, не буду в состоянии совместить и то и другое дарование… М-те Г<юллень>-С<ор> сказала это мне, и я, умница! принялась плакать, не желая расстаться с танцами. Мне позволено было ходить в класс, но танцевать соло уже не позволяли, зато со злости я, бывало, в классе начну держаться обеими руками за шест и делать такие батманы, перегнувшись назад, что достаю концами пальцев ноги до верха головы. Я была очень тонкая и необыкновенно гибкая, за это m-me Г<юллень>-С<ор> звала меня: «petit[20] пояс»! Вылезли из-под пола наши бедные влюбленные! Его выгнали вон, а ее нарядили в сарафан (это было самое сильное наказание) и послали в прачечную!

Я не упомянула бы об этой некрасивой истории, если бы тут не вмешалось мое имя. Вслед же за этим скандалом меня отпустили к родителям на лето лечиться. Меня взяла с собой в деревню крестная мать Ел. Ар. Верещагина. До этого моим родителям рекомендовали какого-то шарлатана. Он вызвался меня вылечить от желез под левым ухом, и что же, он не принес никакой пользы лекарствами, разрезал мне железу перочинным ножом! Теперь вспоминаю с содроганием, а тогда долго я не могла резать говядину и проч. и не могла смотреть, как это делали другие. Я уже упоминала, что меня с малолетства очень любили и крестная и сестра ее Ек. Арк. Столыпина (мать героя последней войны, с которым я игрывала, когда ему было лет 7–8, а мне больше). Еще в первое время, когда я начала играть на сцене маленькой девочкой, бывало, приду домой к маменьке, а меня сейчас и зовут к ним… расспросам не было конца. Все наше школьное житье так было ново для них, и, верно, я умела и рассказывать хорошо; только помню, что придем домой вместе с братом, а я его почти и не вижу. Раз крестная сделала мне такой вопрос: «Вот ты такая хорошенькая, Параша, так скоро выросла, что, если приедет в Москву государь и ты ему понравишься, рада ты будешь?» Я задумалась и, вспомнив наставления начальницы, что богатые и знатные вельможи своим знакомством ведут только к погибели, а я презирала тех, кто продавал свою любовь… вдруг ответила: «Что же, если я буду иметь счастие понравиться государю, из этого ничего не выйдет: женой его я не могу быть, а так…» И помню, что я вся вспыхнула от негодования, а они расхохотались. Помню, к крестной или, кажется, к Ек. Арк. (имения их были недалеко одно от другого, у крестной было хорошее, но простое, старинное; а у Ек. Арк. Средниково — великолепное, все с каменной постройкой) приезжал родственник Афанасий Алексеевич Столыпин и с негодованием рассказал им нелепые слухи. Сидят известные грибоедовские законодатели… или верные законопорицатели, в Английском клубе, является П. Н. Арапов, страстный любитель театра, и начинает с сожалением рассказывать историю Сер. Вин. с Гурьяновым, и как она строго наказана. Такая прекрасная, талантливая девушка!.. И все охают и ахают, а кто-то и прибавил: «Да, жаль ее! тем более, что она попалась за детскую шалость, но у ней нет протекции и она страдает! А вот другая, общая любимица, и хуже сделала, а все шито — да крыто». Все пристали: что такое? кто такое? «Да ваша фаворитка Куликова — родила! ее в деревню и отправили, чтобы скрыть этот грех…» Почти все сидящие расхохотались!.. «Что вы? помилуйте, да Куликова ребенок! ей еще только лет 12 с небольшим, она только высока ростом». А А. А. Стол<ыпин> очень рассердился и, об-ратясь к клеветнику, прибавил: «Да, это правда, она живет в деревне, у моей сестры Верещагиной. Да не она ли была у ней и повивальной бабкой?» Господин сконфузился, извинялся, а Стол, прочел ему хорошую нотацию: «Грешно и стыдно распускать клевету ни на чем не основанную, а что бедная Куликова больна — это мы все давно знаем и видим ее всегда подвязанную платочком, а на сцене ленточкой». Так и было: моя детская, застуженная золотуха обратилась в огромные гланды под левым ухом, и я должна была это безобразие во время спектакля притягивать шелковой лентой тельного цвета. Так моя подруга пострадала, а я за нее ответила нареканием на мое доброе имя! И подобный вздор мне передавали и в театре, потому что по моему раннему развитию и выходу на большую сцену я уже имела много завистниц.