Михаил Барро - Мольер. Его жизнь и литературная деятельность Страница 19

Так восклицает Арнольф… Он узнал, что Агнеса полюбила Opaca. То, чего он боялся, от чего охранял ее, – совершилось… Это комическое и в то же время глубоко трагическое лицо. Без сомнения, настроение писателя не везде созвучно с настроением Арнольфа. Мольер разделяет его муки или, лучше, наделяет его своими; но там, где в голосе героя начинают звучать гаремные тенденции, автор сливается с Кризальдом…

Впечатление от «Школы жен» напоминало впечатление от «Жеманниц». Пьеса имела шумный успех и при дворе, и в Пале-Рояле. Представления в театре Мольера и на этот раз не обошлись без криков из публики; во время одного из таких спектаклей некто Планиссон, разгневанный сочувствием зрителей к пьесе, поднялся со своего места и, показывая кулак партеру, закричал: «Смейся же, партер, смейся!» Планиссон был «патентованный» представитель отеля Рамбуйе, и велик был его гнев, если он забыл «Словарь хорошего тона» и прибег к недостойной жестикуляции. Старые раны, нанесенные сатирою Мольера поклонникам жеманства, опять раскрылись под влиянием «Школы жен». Ее откровенный, вполне естественный язык страсти был новым отрицанием их изысканной риторики. Они находили пьесу грубой и даже кощунственной. В десяти «правилах супружества, или обязанностях замужней женщины в ее повседневном быту» они видели пародию на десять заповедей. Но на этот раз Мольер был неуязвим. Пьеса понравилась королеве-матери и королю. Людовик XIV открыто принял сторону автора «Школы жен» и занес его в список своих пенсионеров.

В июне 1663 года, ободренный покровительством ко роля, Мольер сам выступил в защиту своей пьесы и написал «Критику „Школы жен“». Нанося жестокие удары своим противникам, автор попутно высказывает здесь свой взгляд на искусство. Писатели во вкусе отеля Рамбуйе любили высокопарные разглагольствования о счастье, о судьбе, – они постоянно изображали высокие чувства. Мольер смеется над ними. По его мнению, такой литературный прием не требует особенного труда, стоит только предаться своей фантазии и забыть о действительности. Гораздо труднее изображать людей такими, какие они есть: здесь требуется сходство с действительностью, и вы ничего не сделаете, если не изучите людей своего века. «Нужно писать с натуры» – в этих словах Мольера заключается сущность его творчества. Как бы в подтверждение своих слов он вывел в своей «Критике» недалекого и, вследствие недалекости, скупого на слова маркиза, причем герцог Лафейлад не замедлил узнать себя в этом портрете. Говорили, что Лафейлад отомстил писателю. Он встретил его во дворце и, в ответ на его поклон, до крови оцарапал ему лицо пуговицами своего платья. Гораздо вернее, что ничего подобного не было. Мольера ненавидели, но в то же время помнили, что ему покровительствует король.

В ответ на «Критику „Школы жен“» противники Мольера, в том числе не лишенный дарования драматург Эдме Бурсо, выпустили целый ряд произведений, в которых пытались разбить его доводы. Но вся эта литературная кампания была парализована для Мольера сочувствием Буало. Несколько позже первого представления «Школы жен» автор получил от знаменитого стилиста небольшое стихотворение, в котором Буало кратко и выразительно определил значение пьесы. Обращаясь к Мольеру, он говорит:

«Напрасно тысячи завистливых умов пренебрежительно критикуют твое лучшее произведение. Его милая простота сохранится и будет во все века увеселять потомство».

Еще ранее этого, после представления «Недовольных» в замке Во-Леконт у Фуке, талант Мольера поразил баснописца Лафонтена. «Я в восторге от него, это человек в моем вкусе», – писал тогда Лафонтен к своему другу Мокруа; он отметил при этом появление Мольера как новую литературную эпоху: «Мы переменили наши приемы, Жоделе потерял наш интерес, и теперь ни на шаг не следует отступать от природы». В словах Лафонтена явно звучит мольеровский девиз: «Нужно писать с натуры».

Не найдя утешения в семейной жизни, Мольер находил его в обществе своих литературных друзей. Четыре знаменитых писателя: Расин, Буало, Лафонтен и автор «Школы жен», – были связаны одно время самою тесною дружбой. Они часто собирались вместе, обыкновенно у Буало, на улице Коломбье, или за городом. Они говорили большею частью о литературе. Симпатии Мольера и Лафонтена склонялись в сторону народных произведений. Буало преклонялся пред творениями древних и призывал Мольера к подражанию их манере. Лучшим произведением своего друга он считал «Мизантропа». Но все четыре приятеля сходились на требовании от искусства правдивости и простоты и одинаково ненавидели чопорное направление отеля Рамбуйе. Иногда их общество собиралось в какой-нибудь гостинице. В таких случаях к ним присоединялись еще и другие: известный уже нам Шапель, композитор Люлли, писавший музыку для балетов Мольера, и Фюретьер, автор «Буржуазного романа». Если кто-нибудь из собеседников грешил при этом против логики или языка, его заставляли в наказание прочитать пару стихов из поэмы Шаплена «Девственница». Шаплен был почетным гостем отеля Рамбуйе, и приятели осмеивали таким образом господствовавшее там направление… Буало до самой смерти Мольера оставался его искренним другом. Когда автора «Мизантропа» не стало, он взял на себя издание его сочинений и, как видно по некоторым данным, написал биографию знаменитого писателя; но враги Мольера добились запрещения и того, и другого.

С Расином дружба Мольера продолжалась недолго. В 1667 году они были уже врагами. Расину не нравилась постановка его драмы «Александр» на сцене Пале-Рояля, он отдал ее в Бургонский отель и с тех пор расстался с Мольером. Вместе с ним труппу Мольера покинула и Дюпарк.

Какое значение имела для Мольера дружба с его знаменитыми литературными коллегами? Их тесное сближение начинается с 1664 года. К этому времени Мольер был уже автором «Школы жен». Путь его таланта был уже намечен. Нельзя говорить поэтому о коренной перемене в творчестве этого писателя под влиянием кого-нибудь из его друзей. Но чрезвычайно отзывчивый на всё выдающееся, он выносил из бесед с приятелями новые краски для своих произведений, новые линии в их архитектуре. Здесь главная доля влияния бесспорно принадлежала Буало. Буало был классиком до мозга костей, не лишенный, правда, значительной односторонности. Его советы придали строгие контуры лучшим произведениям Мольера в эпоху дружбы обоих писателей; но то, что Мольер, вопреки мнениям Буало, не переставал в эту пору создавать свои веселые комедии, своего рода «роздыхи» после работ над шедеврами, как нельзя лучше показывает, что его внимание к советам друга не носило в себе элементов рабского подчинения. Он был для этого слишком цельной натурой и гораздо выше Буало. Он был гением.