Татьяна Рожнова - Жизнь после Пушкина. Наталья Николаевна и ее потомки [Только текст] Страница 19

Австрийский посол, неаполитанский, саксонский, баварский и все с женами и со свитами. Чины двора, министры некоторые: между ними — и Уваров; смерть — примиритель. Дамы, красавицы, и модниц множество; Хитрово — с дочерьми, гр. Бобринский, актеры: Каратыгин и пр. Журналисты, авторы <…> Кн. Шаховской. Молодежи множество. Служил архимандрит и шесть священников. Рвались — к последнему целованию. Друзья вынесли гроб; но желавших так много, что теснотою разорвали фрак надвое у кн. Мещерского. <…> Все товарищи поэта по лицею явились. Мы на руках вынесли гроб в подвал на другой двор; едва нас не раздавили. Площадь вся покрыта народом, в домах и на набережных Мойки тоже»{142}.

1 февраля 1837 года.

Из камер-фурьерского журнала:

«…Двадцать пять минут восьмого часа их императорские величества с их императорскими высочествами из Золотой гостиной комнаты выход имели в концертный зал в собрание, где и присутствовали при представлении французскими актерами двух пиэс…»{143}.

Из письма В. А. Жуковского отцу Поэта:

«…Люцероде, саксонский посланник, сказал собравшимся у него гостям в понедельник ввечеру (1 февраля. — Авт.): „Нынче у меня танцевать не будут, нынче похороны Пушкина“»{144}.

Стоит заметить, что 18 января, когда непоправимое еще не стало реальностью, барон Август Люцероде, как и другие представители дипломатического корпуса, давал бал в честь новобрачных Екатерины и Жоржа Дантес. Князь Вяземский в письме к Эмилии Мусиной-Пушкиной упоминал об этом бале:

«…Вечером я отправился к графине Мари (М. А. Мусиной-Пушкиной. — Авт.). Я оставался там до полуночи, а в полночь поехал к Люцероде, которые устроили вечер для молодых Геккернов. Вечер был довольно обычный, народу было мало»{145}.

Приглушенный голос светских гостиных не доносился до подвалов Конюшенной церкви, где в ночь с 1-го на 2-е февраля 1837 года, после отпевания, прощаясь, неотлучно находились у гроба Пушкина те, кто знал и ценил жаркое сердце Поэта.

Среди них — дочь М. И. Кутузова, Елизавета Михайловна Хитрово (1783–1839), преданный и бескорыстный друг Пушкина; графиня А. Ф. Закревская[25], которая в молодости была предметом поклонения Баратынского и Вяземского. А. С. Пушкин был увлечен ею весной 1828 года и тогда же посвятил ей ряд стихотворений, в частности: «Портрет», «Наперсник», «Счастлив, кто избран своенравно». Первые два были напечатаны в альманахе Дельвига «Северные цветы» на 1829 г., а последнее стихотворение, как и «Когда твои младые лета», написанное в 1829 г., при жизни Пушкина не были напечатаны. Возможно, что именно одно из них Поэт прочел А. И. Тургеневу за несколько дней до кончины, о чем последний и отметил в своем дневнике:

«15 генваря. <…> Зашел к Пушкину; стихи к Морю о брате. Обедал у Татар. <…> Оттуда на детский бал к Вяземской (день рождения Наденьки) любезничал с детьми, маменьками и гувернантками. — Стихи Пушкина к гр. Закревской»{146}.

Племянница А. Ф. Закревской, М. Ф. Каменская, впоследствии в своих «Воспоминаниях» писала:

«Всем известно, какое было тогда стечение народу на канаве у Певческого моста перед домом <…> Весь этот люд днем и ночью рвался поклониться праху незабвенного поэта. Затем тело Александра Сергеевича до дня похорон поставили в склеп Конюшенной церкви, и там поклонения продолжались. А дамы так даже ночевали в склепе, и самой ярой из них оказалась тетушка Аграфена Федоровна Закревская. Мало того, что ее сон не брал все время, как тело стояло в склепе, мало того, что она, сидя около гроба в мягком кресле, не переставала обливаться горючими слезами, — нет, она еще знакомила ночевавших с нею в склепе барынь с особенными отличительными чертами <…> характера дорогого ей человека. Разумеется, она первым делом с наслаждением поведала барыням, что Пушкин был в нее влюблен без памяти, что он ревновал ее ко всем и каждому. Что еще недавно в гостях у Соловых <…> Пушкин шепнул ей на ухо: „Может быть, вы никогда меня не увидите!“

И точно, она его живым больше не видала. Тетка Аграфена Федоровна, рассказывая все это во время бессонных ночей в склепе, не сфантазировала ни слова, а говорила только всю правду <…> Пушкин любил болтать с ней, читал ей свои произведения и считал ее другом <…>»{147}.

1 февраля 1837 года.

А. П. Языков — А. А. Катенину.

«…Ужас сопровождал их бой. Они дрались, и дрались на смерть. Для них уже не было примирения, и ясно видно было, что для Пушкина была нужна жертва или погибнуть самому. <…>

Я видал Пушкина в гробу, черты лица не изменились… Он одет в черном фраке»{148}.

1 февраля 1837 года.

Алексей Степанович Хомяков, писатель и драматург, хорошо знавший Пушкина, писал жене: «Я чуть не плачу, вспомнив о нем…»

В тот же день он написал и брату жены, поэту Николаю Михайловичу Языкову: «Грустное известие пришло из Петербурга. Пушкин стрелялся с каким-то Дантесом, побочным сыном Голландского короля. <…>

…Жалкая репетиция Онегина и Ленского, жалкий и слишком ранний конец. Причины к дуэли порядочной не было, и вызов Пушкина показывает, что его бедное сердце давно измучилось и что ему хотелось рискнуть жиз-нию, чтобы разом от нее отделаться или ее возобновить. Его Петербург замучил разными мерзостями; сам же он чувствовал себя униженным и не имел ни довольно силы духа, чтобы вырваться из унижения, ни довольно подлости, чтобы с ним помириться… Пушкин не показал твердости в характере (но этого от него и ожидать было нельзя), ни тонкости, свойственной его чудному уму. Но страсть никогда умна быть не может. Он отшатнулся от тех, которые его любили, понимали и окружали дружбою почти благоговейной, а пристал к людям, которые его принимали из милости. Тут усыпил он надолго свой дар высокой и погубил жизнь, прежде чем этот дар проснулся (если ему было суждено проснуться)»{149}.

Из дневника Владимира Алексеевича Муханова[26]:

«2 февраля 1837 года.

…Хомяков справедливо полагает, что Пушкин был утомлен жизнью и что он воспользовался первым поводом для того, чтобы от нее отделаться, так как анонимный пасквиль не составляет оскорбления, делающим поединок неизбежным. Охлаждение русского общества к поэту, материальное стеснение, столкновения с министром и, наконец, огорчения, вызванные кокетством его жены, привели его к горестной катастрофе»{150}.