Борис Евгеньев - Радищев Страница 19

«Геллерт был чрезвычайно уважаем и любим молодежью, — рассказывает и Гёте. — Небольшого роста, изящный, но не худощавый, с кроткими, пожалуй, даже грустными глазами, с неслишком большим ястребиным носом… он всею своей наружностью располагал к себе…»[60]

Геллерт, восхищавший впоследствии и Карамзина, покорял юные сердца проповедью высокого призвания писателя, которое, по его словам, заключается в том, чтобы пером своим служить истине и добродетели.

Следует пояснить, что увлечение Геллертом, автором церковных песнопений, ханжою и святошей, было обусловлено в значительной степени молодостью его почитателей, не всегда способных дать правильную оценку громким и красивым словам.

Не менее популярным среди студенческой молодежи был и профессор Платнер. Он умел увлечь молодежь громкими фразами о необходимости близкого общения науки с жизнью, критикой существующих законов и общественных порядков. Эго казалось новым, смелым и производило впечатление струи свежего воздуха в душной, затхлой атмосфере университета.

Как видно, никто из студентов не задумывался серьезно над тем, что в основе «учения» Платнера лежала, по словам одного из современных исследователей Радищева, «эклектическая[61] мешанина, заимствованная у Лейбница и Канта»[62].

Под руководством Платнера Радищев изучал в Лейпциге медицину и, судя по тому, что впоследствии отваживался применять свои знания на практике, занимался ею весьма успешно.

В бытность свою в Лейпциге Карамзин также встречался с Платнером.

«Никто из лейпцигских ученых, — пишет Карамзин, — не славен, как доктор Платнер. Эклектический философ, который ищет истины во всех системах, не привязываясь особенно ни к одной из них… Он помнит К[утузова] и Р [адищева] и других русских, которые здесь учились…»[63]

Профессора лейпцигского университета составили обширный план обучения русских студентов. Этот план предусматривал изучение юриспруденции, философии, истории, математики, физики, европейских политических дел XVII и XVIII веков, германского политического права и ряда других дисциплин.

Университет дал молодым людям основы научных знаний и воспитал в них навыки работы. Чтение же книг и самостоятельные занятия по расширению образования дали студентам значительно больше, чем университет.

Так, однажды они отказались слушать лекции профессора истории и публичного права Беме, сухого и скучного педанта, указывая на то, что этот предмет превосходно изложил, «по мнению всего света», аббат Мабли[64] в книге «Публичное право Европы».

Нет, не в университете и не на лекциях учился Радищев мыслить и чувствовать. Книги обогащали его душу и разум. Книгам обязан он тем, что «сладость возвышенных мыслей» навсегда сделалась его потребностью, лучшей радостью жизни, прибежищем в дни скорбей и гонений. Читал он много и жадно.

Просветительная философия была самым ярким и сильным выражением европейской умственной жизни XVIII века. Своего рода «боевым штабом» просветительной мысли явилась знаменитая «Энциклопедия», выходившая во Франции с 1751 по 1780 год под редакцией Дидро и Д'Аламбера[65]. Вокруг них сплотилось много замечательных, писателей, мыслителей и публицистов — борцов против феодализма, церковного гнета и сословного неравенства. Значение «Энциклопедии» заключалось как в сообщаемых ею научных сведениях, так и в ее политической направленности. Писатели-энциклопедисты первые подняли голос протеста и возмущения против гнусной торговли невольниками. Они доказывали бесчеловечие существовавшей системы налогов, истощавшей жизненные силы страны, протестовали против продажности правосудия.

«Великие мужи, подготовившие во Франции умы для восприятия грядущей могучей революции, — писал о французских философах-просветителях Энгельс, — сами выступили в высшей степени революционно. Они не признавали никакого авторитета. Религия, взгляд на природу, государственный строй, общество, — все было подвергнуто беспощадной критике. Все должно было оправдать свое существование перед судилищем разума или же от своего существования отказаться. Мыслящий ум был признан единственным мерилом всех вещей» [66].

Такие мыслители, как Вольтер, Монтескье, Жан-Жак Руссо, Дидро, Ламетри, Гольбах, Гельвеций, навсегда вошли в историю передовой человеческой мысли.

Они искали новые пути развития человека, разрабатывали новое мировоззрение, которое должно было освободить разум от религиозного дурмана и схоластики. Они верили в могущество человеческого разума, мечтали о лучшем общественном устройстве.

В учении о познании и о природе французские просветители выступали как материалисты, но к явлениям общественной жизни они не смогли, не сумели еще подойти с материалистических позиций. В центре их учения об обществе стоял человек вообще, они стремились прежде всего обосновать равенство всех людей.

Темные силы феодальной Франции поднялись на борьбу с новым материалистическим и атеистическим учением. Философов-материалистов присуждали к изгнанию, бросали в тюрьмы, книги их сжигались рукою палача. Дени Дидро отбыл заключение в Венсенском замке, Вольтер — в Бастилии.

Французская монархия и католическая церковь не останавливались ни перед чем в борьбе против философов-материалистов. Многие из них вынуждены были бежать из Франции.

Радищев и его товарищи с увлечением штудировали Руссо, Мабли, Рейналя, Гольбаха, читали Вольтера и Монтескье, изучали Лейбница.

В «Житии Федора Васильевича Ушакова» Радищев рассказывает об увлечении студентов книгой Гельвеция «О разуме». С этой книгой их познакомил русский офицер, бывший в Лейпциге проездом.

«По его совету Федор Васильевич и мы за ним читали сию книгу, читали со вниманием, и в оной мыслить научалися…»

Книга Гельвеция увидела свет в 1758 году и сразу вызвала бурю возмущения. На автора ополчились король, парламент, архиепископ парижский и сам папа. Книга была запрещена, как содержащая «мерзкоучение, стремящееся нарушить основы христианской веры… нарушить мир в государствах, восстановить подданных против власти и против самой персоны их монархов…»

И вот по этой-то «крамольной книге» учились мыслить русские студенты!..

«…Повсюду, где царит деспотизм, он не терпит наряду с собой иного властителя. Голос совести и долга должен умолкнуть, когда он говорит, и рабам остается одна только добродетель — слепое повиновение», — читал Радищев у Руссо.

«…Гордые своим богатством граждане гнушаются считать равными себе людей, осужденных жить в труде… Нарождаются несправедливые и тиранические правительства, пристрастные и гнетущие законы, — одним словом, нагромождение бедствий, под которыми стонут народы», — читал он у аббата Мабли.