Андрей Марчуков - От Ленинграда до Берлина. Воспоминания артиллериста о войне и однополчанах. 1941–1945 Страница 2

Как появились эти воспоминания? Наверное, так же, как и у многих других ветеранов. Шло время, и чем дальше в прошлое отодвигалась война, тем ближе она становилась в памяти, тем больше хотелось поделиться волновавшим, рассказать другим о том, что пережил. Кому? Желательно, многим (один из отрывков даже выходил в печати в районных газетах), но в первую очередь родным и прежде всего внукам. Внуки любят слушать дедушкины и бабушкины рассказы и сказки, а бабушки и дедушки любят нянчиться с малышами. Вообще, старые и малые часто дружат – и не только потому, что у них на то есть время, возможность и желание, но и потому, что, несмотря на разницу в возрасте, имеют между собой много общего.

Дед тоже рассказывал эпизоды из прошлого своим внукам – и, в частности, мне, автору этих строк. Вот запись из его дневника, датированная августом 1988 года. «Внуку Андрею за время 19–29 августа рассказаны боевые эпизоды из Великой Отечественной войны: «Академик», «Начало», «Граница», «Отступление» («Кустики», «Аля-ля-ля = Ура-ура»), «Библиотека», «Оркестр из артиллеристов и миномётчиков» (20 оркестрантов выступали для двух девушек из Ленинградского завода, шефствующего над 142-й стрелковой дивизией), «Как съели „Злого“», «Шпион» (на синявинских торфяниках при прорыве блокады Ленинграда), «На посту» (как я у Бартышева вынул затвор карабина), «Как нас бомбили на железнодорожной станции Коростень» (в конце апреля 1944 года)».

Самое интересное, что я помню этот момент и даже кое-что из рассказанного запомнил. Например, про этого самого «Академика» – маленького жеребёнка, пропавшего без вести на войне, или про солдата, замёрзшего от голода и холода блокадной зимой («Узелок с горохом»), или то, как дед напевал польскую партизанскую песню. Но помню смутно, без подробностей, как некий общий фон. Это и понятно: прошло немало времени, да и не мог ребёнок эти рассказы запомнить, а главное, понять и прочувствовать, как смог бы это сделать, будь он постарше. Возраст, другие интересы… Тем более что вокруг было много куда более увлекательных занятий. В том же дневнике и в той же записи, что и о рассказанных военных эпизодах, отмечено: «За десять суток с внуком Андреем сыграли тридцать партий в шахматы; счёт 16/5 на 13/5 в его пользу». Победил, разумеется, юный «шахматист». Да и разве может быть иначе, когда играют дед и внук?

Так бы и забылись эти рассказы – и мной, и другими, кто их слышал, оставшись чем-то слитым с образом деда, укрытыми дымкой памяти. Такова судьба всех устных воспоминаний. Так надо ли рассказывать детям серьёзные вещи, например, о войне? Ведь войны идут, и появляются новые ветераны – пока они молоды, но придёт и их черёд разговаривать с детьми и внуками. Конечно, надо. Что-то всё равно запомнится, отложится на уровне понимания добра и зла, сохранится в виде морально-нравственной матрицы, послужит формированию личности. Но для того, чтобы это запомнилось лучше, надёжнее будет слово написанное, напечатанное. К нему можно вернуться потом – в другом возрасте, на другом уровне понимания мира. И тогда эти воспоминания будут читаться и слушаться уже по-другому. И они сохранятся. Разумеется, если их хранить.

«Рукописи не горят», – произнёс один литературный персонаж, вышедший из-под пера Михаила Афанасьевича Булгакова. Возможно, на высшем, надчеловеческом уровне ни одно деяние и слово, сказанное или написанное, не исчезает и существует вечно. Но в мире человеческом это не так. Горят рукописи, ещё как горят.

Можно встретить массу примеров того, как ветераны и просто люди, которым было что рассказать (и даже те, в чьей жизни ничего особого не происходило, но которая тоже могла быть интересна их детям и потомкам), рассказывали о прожитых годах и даже записывали свои воспоминания и мысли. Счастье, если их слушают и сберегают написанное. Но сколько этих интересных, а порой и бесценных, записей и фотографий погибло, будучи выброшено их же детьми, внуками и прочими родственниками как ненужный «мусор» и «хлам»? По невнимательности ли, нежеланию вчитываться в старческие записи и выискивать среди вороха бумаг действительно ценное или, что самое распространённое, а потому печальное, – за ненужностью. Результат-то один. Никто их уже не прочитает. Никто не узнает, как и чем жил человек, его товарищи, его поколение. А ведь они этого хотели – иначе бы не рассказывали и не писали.

Представьте, что было бы, если бы люди, к которым писали Пушкин, Гоголь, Чехов, не сохранили их письма. Был бы потерян целый пласт культуры. Из частного складывается целое. Невнимательность – ступень к равнодушию. Равнодушие приводит к беспамятству, а оно – к тлену и гибели: людей, народов, стран, мира. А обществу, лишённому памяти или лишившемуся её по своей воле, так легко вложить совсем иную «память», «совесть», «нормы жизни».

Давайте хранить семейные архивы! Пусть они станут неотъемлемой частью нашей жизни – залогом единства прошлого, настоящего и будущего. Давайте слушать, запоминать, записывать, не откладывая «на потом», чтобы горько не пожалеть об упущенном. Давайте передавать это чувство потомкам. Ведь когда-то и мы, и они окажемся в таком же положении. И захотим, чтобы нас помнили.

У книг больше шансов не исчезнуть в потоке времени. Однажды изданные, они, даже будучи запрещаемы и уничтожаемы, имеют возможность воскреснуть и вернуться к людям[1]. Конечно, книги, как и любое дело рук человеческих, тоже смертны. И всё же…

К счастью, дед решил записать свои воспоминания. И во многом за это надо благодарить его бывшего командира, а потом и друга, полковника в отставке Владимира Андреевича Колпакова, который посоветовал деду записывать воспоминания о войне. И дед прислушался. И даже сам потом советовал своим товарищам-фронтовикам писать мемуары и предлагать это делать другим (сохранилось одно такое пожелание – Ткачуку Василию Захаровичу). Оставил ли воспоминания сам Колпаков? А если оставил, то какова их судьба? Хотелось бы знать.

«Помогло» ещё и то, что дед оказался на пенсии, и ему, привыкшему всю жизнь работать и чувствовавшему ещё в себе силы, трудно было свыкнуться с жизнью пенсионера. Хотелось себя занять – и тут, как нельзя кстати, пришёлся совет фронтового товарища.

Дневники и записи дед от случая к случаю вёл в 1988–1989 годах. Делал он это не для печати (в то время такое представить себе было немыслимо), а для себя и семьи. Собственно, была у деда мысль не ограничиваться только военными эпизодами, а написать большие воспоминания о своей жизни. В дневниках даже сохранился набросок плана этих мемуаров. Так, первая глава должна была быть о детстве и семье и о пути «в люди»: учёбе в школе и Одесском автодорожном техникуме. Вторая – о студенческих временах, учёбе на агронома в Уманском сельскохозяйственном институте[2], попытке сбежать в Харьковский автодорожный институт и о работе по специальности («суждено быть агрономом»). После – две главы о войне, а затем – о послевоенной жизни и пути в науке: учёбе в аспирантуре Тимирязевской сельскохозяйственной академии[3], защите диссертаций и «боях» на «научном фронте», не менее трудных и изматывающих, чем бои настоящие.

Что особенно интересно в свете современных политико-идеологических кампаний (на Украине), отдельно он хотел остановиться на развитии советского сельского хозяйства и в том числе на голоде 1921, 1932–1933 и 1946–1947 годов (этот раздел так и должен был называться – «Три голода»), рассмотрев их причины и проявления[4].

Но планы так и остались планами. Написать удалось лишь небольшие воспоминания о войне (несколько особенно отложившихся в памяти эпизодов, подчас даже не связанных друг с другом) и одном «бое», состоявшемся уже после Победы – во время защиты кандидатской диссертации. А «бой» тот был суров, ибо пришёлся на период так называемой «лысенковщины» в советской биологической и сельскохозяйственной науке, и вышло так, что деду пришлось схлестнуться с именитыми противниками. Очень показательный пример научной (и просто) принципиальности и мужества.

А потом дневники и прочие записи были отложены – возможно, сказались возраст и усталость, а быть может, переходный период от трудовой жизни к жизни пенсионера завершился, и записывание воспоминаний, став своего рода психологическим амортизатором, свою задачу выполнило.

Об этой книге

Как бы то ни было, но записи эти долгие годы хранились дома, не выходя за пределы семьи. Но время идёт. Меняется ситуация в России и мире, меняются общественные настроения. И как-то, ещё раз обратившись к воспоминаниям, вдруг захотелось, чтобы их прочитали и другие люди, интересующиеся прошлым нашей страны. Чтобы ещё один малюсенький мазок дополнил картину истории Великой Отечественной войны, чтобы наша коллективная память пополнилась ещё одним фрагментом. Тем более что «подоспела» череда юбилеев.