М. Дубинский - Женщина в жизни великих и знаменитых людей Страница 2

Есть прекрасная легенда. Я слышал ее еще юношей и не помню, какому народу она принадлежит; но она так ярко рисует значение женщины в жизни мужчины, что лучшую иллюстрацию для оттенения идеи в самой наглядной форме трудно найти. Это было во времена седой старины, когда Божество только что создало землю, треножник своего величия, и человека, который мог бы созерцать это величие. Он не был Адамом, потому что легенда относится к языческому народу, но он был одинок, как Адам, и блуждал по бесцветным полям пустынного Эдема, равнодушный и унылый, напрасно отыскивая, предмет, который чем-нибудь приковал бы к себе его глаз или ухо. Все было пустынно и мертво. Вселенная только что вышла из великой мастерской Божества и ничем не радовала его нетронутого сердца. Долго блуждал человек и, наконец, взмолился:

– О, Всесильный, Ты дал мне глаза, чтобы видеть, но все кругом так мертво и однообразно! Я устал смотреть на безжизненный простор полей, потому что в нем все серо и однообразно. Нет ни одной точки, на которой я мог бы остановить опечаленные взоры.

Не успел он вымолвить последнего слова, как около него показался незнакомый предмет. То была роза. Ея нежные лепестки как бы сложились в боязливую семью и с легким трепетом тянулись к устам человека. И человек ожил. Он был счастлив. Он обожал невиданный цветок всею силою первобытного чувства. Целые дни проводил он в созерцании неожиданного гостя, и уста его безустанно шептали слова благодарности Божеству, величественно восседавшему на своем треножнике.

Но недолго продолжалось это счастье. Человек устал в беспрерывном общении с неземным созданием, которое было прекрасно, но ничем не могло ответить ему на пылкое чувство. Ему нужно было существо, которое умело бы ласкать его слух, наполнять воздух звуками своего голоса, и он снова взмолился:

– О, Всесильный, Ты дал мне слух и создал во мне потребность не только говорить, но и слышать, как говорить другие. Неполно мое счастье, Всесильный.

И опять совершилось чудо: не успел он промолвить последнее слово, как около него запорхала птичка. Послышалось веселое щебетание. Переливы не слышанных раньше звуков задрожали в воздухе жизнерадостными аккордами, вливая в его сердце потоки нового, не изведанного чувства. Человек был опять счастлив. Дивные краски цветка ласкали его зрение, аккорды песни очаровывали слух. Он был полон блаженства и его уста шептали слова любви и признательности.

Но прошло много лет, и человек снова взмолился:

– О, Всесильный, Ты дал мне жизнь и блага жизни, но не дал существа, которое могло бы принять участие в моей радости. Ласка нужна мне, Всесильный. Я устал в созерцании безмолвной красоты цветка и не радует меня веселое чириканье птички, которая чуждается меня и улетает, когда я протяну к ней руку.

И вдруг – о, чудо! – не успел он вымолвить последнего слова, как появилась собачка. С радостным визгом и лаем подбежала она к человеку, вскочила к нему на колени, бросилась на грудь и начала лизать его лицо и руки. Какой восторг! Какое упоение! Да, только этого милого, доброго, преданного существа ему недоставало! Она не отходит от него ни на шаг, бережет его сон, согревает его любовным жаром. Теперь у него все. Больше ему ничего не нужно, ничего…

Но Божество, восседая на треножнике своего величия, земле, неспокойным оком созерцало радость первого человека и думало о судьба первенца, для которого не настала еще минута полного счастья. Оно видело, что человек не доволен еще жизнью, что около него нет предмета, который мог бы ему заменить все прежние, который цвел бы, как роза, чирикал бы, как птичка, и ласкался бы и был предан, как это маленькое доброе животное, никогда не отходящее от него ни на шаг. Оно знало, что человеку нужен еще разумный друг и сознательный товарищ и что до тех пор, пока не будет у него этого товарища и друга, он будет по-прежнему томиться и тосковать. И человек действительно взмолился вскоре.

– О, Всесильный, я всем доволен и благодарен за все. Но не преступен я, если сердце просить иного, лучшего. Ты дал мне разум и волю, Ты вселил в меня потребность стремиться и желать. Когда же успокоится мой тревожный ум? Когда же сам я скажу себе: «Довольно»?

И исполненным мольбою взором человек взглянул в ту сторону, где сидело Божество на своем величественном треножнике. О, чудо, Божества больше не было! Оно унеслось в беспредельные пространства Вселенной, а на Его месте, вся в цветах радуги, озаренная небесным сиянием, светлая, как улыбка младенца, и прекрасная, как мечта, сидела женщина.

Легенда прибавляет, что человек больше ничего не требовал…

Глава I

Поэты

I. Греция

Анакреон. – Архилох. – Алкей. – Пиндар. – Эврипид.

Поэтам – мы отдаём первое место. Поэты всегда высоко ставили культ женщины. Они окружали ее ореолом, поднимали на высокий пьедестал, посвящали ей свои думы, для неё расточали пыл души, ей в жертву приносили лучшие мечты и надежды. Можно сказать, что поэзия родилась вместе с женщиною и в то время, когда праматерь Ева вышла из Адамова ребра, Адам уже был поэтом.

Нечего говорить, что в античном мире поклонение женщине было особенно сильно развито. Древний грек или римлянин умели лучше своих отдаленных потомков созерцать красоту в её первоисточнике – женщине. Все эти многочисленные произведения искусства, завещанные нам седой стариной, являются только ярким доказательством мощи, которою пользовалась тогда женщина, и как бы воскрешают перед нами идеи и чувства далекого прошлого. Недаром древние художники так усердно работали над воспроизведением красоты женского тела, недаром они считали высшей задачею искусства извлечение из мрамора божественных форм, которыми наградили женщин олимпийские боги, бывшие также большими поклонниками женщины. Мы говорим «женщины» в узком смысле этого слова, потому что древние ценили в женщине не её ум, не добродетель, не общественные таланты, а красоту, иными словами – чисто физическую сторону её существа. Чем это объясняется – известно. Женщина была побочной величиною. Она играла роль в семье, но не как равноправный член её, а как второстепенная единица, все функции которой заключались в рождении детей и уходе за хозяйством. Как остроумно выражается Шерр, говоря о спартанской женщине: «Супружеские отношения не шли дальше чисто животных потребностей, и это потому, что брак, но закону Ликурга, обращался в рационально устроенный завод для распложения людей».[2] Женщина пользовалась безусловным поклонением мужчины, но тот же мужчина держал ее за тремя замками в своем тереме, который не уступит нынешним гаремам в Турции, держал, как драгоценную вещь, которую прячут в ящик и вынимают только тогда, когда отправляются в многолюдное собрание. Впрочем, и в многолюдные собрания не выводилась древняя женщина, если не считать религиозных церемоний.

Вполне понятно поэтому, что в обществе должны были играть большую роль гетеры. Замкнутая, подчиненная, почти рабская роль древнегреческой или римской женщины делала ее существование незаметным. Между тем потребность в женском обществе была очень велика, так как женщина, как сказано, являлась главной носительницей высшего начала, перед которым преклонялся грек или римлянин, – красоты в её высшей, законченной форме. Вот почему, говоря о древней женщине, как о свободной представительнице общества, приходится иметь в виду только гетеру. Ей, этой легкомысленной, развратной, но прекрасной жрице чувства, ей, продававшей свою любовь за деньги, но в то же время умевшей вливать в душу созерцателя её красоты невыразимую радость и блаженство, – ставились статуи, воздвигались мавзолеи и курился фимиам не только в переносном, но, и в истинном смысле слова, потому что существовали храмы посвященные любви и страсти. Даже такой идеалист, как Платон не восставал против внебрачных отношений между представителями обоего пола. Все, что было знатного и талантливого, пресмыкалось во прахе перед гетерами и несло к их ногам славу, талант, богатство. Даже правосудие склоняло перед ними свое знамя, и когда адвокат Фрины, не находя достаточно сильных аргументов, чтобы повлиять на её судей, сорвал с неё покровы, – суровые, грозные, беспощадные судьи сменили гнев на милость и вместо обвинительного вынесли оправдательный приговор.

Анакреон и гетеры

Оглядывая мысленно длинную галерею поэтов, завещавших миру свои мечты и восторги, невольно останавливаешься на Анакреоне, этом древнейшем и пламеннейшем представителе науки страсти нежной, которую к тому же он довел до последнего слова. «В лице Анакреона, – говорить профессор Дублинского университета Дж. П. Магаффи, – мы видим утонченнейшего придворного, поклонника вина и любви, человека, исчерпавшего до дна все человеческие наслаждения и не знавшего никакого горя, кроме появления седин на его голове и пренебрежения статных юношей и красивых девушек к начинавшейся его старости. Он не вмешивался в политические дела, не давал серьезных наставлений по вопросам нравственности, стоял особняком от всех высших целей и стремлений его времени; он был по преимуществу „вольным певцом незанятого дня“, „любимым поэтом роскошного и чувственного двора“[3]. Резкие нападки на Артемона были, кажется, вызваны эротической ревностью; гимны к Дионису не имели религиозного характера, а просто являлись светскими произведениями. Это отсутствие серьезности проникало в самую глубь его натуры».[4] Вот на кого оказывала сильное влияние женщина. Вот поэт, творческая деятельность которого носит на себе яркий отпечаток огня, переполнявшего его сердце. Нет ни одного поэта во всемирной литературе, который довел бы до такой полноты и законченности культ женской красоты и сумел бы сохранить свое миросозерцание нетронутым до конца дней.