Юрий Дубинин - Дипломатическая быль. Записки посла во Франции Страница 2

Друзья отговаривали, убеждали меня, что если я и напишу туда, то ответа не дождусь. Но ответ пришел. Требовался обычный набор документов. Совсем немного. Плюс рекомендация райкома комсомола. Такая рекомендация, к тому же с учетом того, что я был секретарем комитета комсомола школы, — была делом несложным. Правда, уточнение: общежитием иногородние не обеспечиваются.

И еще приписка: медалисты принимаются без экзаменов, но требуется пройти собеседование по иностранному языку. У меня серебряная медаль, значит, это прямо меня касается.

Один из близких моих одноклассников предостерегает:

— Видишь, собеседование. Требования-то там, надо понимать, особые… — а за глаза добавляет, имея в виду выразительную русскую поговорку, — Юрка-то собрался… в Калашный ряд.

Собеседование по языку? Это, конечно, заставляет задуматься. Но учили же мы в школе французский! К тому же как-то на дне шкафа у бабушки по отцовской линии я нашел любопытную книжку — пожелтевший самоучитель этого языка. Текст был на больших плотных листах, изданный еще в конце века не где-нибудь, а в Париже. Оказывается, бабушка — из крепостных, закончившая гимназию с золотой медалью — мечтала о двух вещах — побывать в Иерусалиме и в Париже. Этот самоучитель был настоящим кладом для меня, и не потому, что я нашел в нем что-то особенно новое по сравнению с нашим школьным учебником, а в силу убедительности, которую придавало ему подлинно французское происхождение. И не раз, еще и не помышляя об Институте международных отношений, я прошелся по немногим его страницам.

Родители мои были бесконечно далеки от какой-либо деятельности, связанной с международными делами. Я видел, что неизведанность этой области и расставание со мной их тревожили, но они, скрепя сердце, оставили свободу выбора за мной и, конечно, через всех родственников и знакомых старались найти мне какой-то угол в Москве, хотя бы на время экзаменов.

Правда, один из ближайших друзей отца постарался отговорить меня. Он сомневался в том, что поступление возможно. А к этому добавлял: «Даже если тебе и удастся поступить туда, знай: ничего тебя на этом пути не ждет. Там свои. Ты чужой. Ходу тебе не будет». Видимо, он был прав или почти прав, но порыв есть порыв. И потом, не вязалась как-то эта житейская мудрость с тем, что говорили нам повсюду: в школе, по радио, в комсомоле: «молодым везде у нас дорога…». Везде, так везде! А если везде, то почему не всем!? Да, впрочем, и сам он вручил мне письмо к дальней своей родственнице с просьбой приютить меня в… одной-единственной ее комнате в коммунальной квартире.

В общем, ситуация довольно обычная. Во всяком случае, для города хоть и далеко не последнего на карте Советского Союза, но все-таки никак не столицы.

На Крымскую площадь я отправился прямо с Казанского вокзала, благо туда ведет прямая линия метро.

В здание МГИМО вошел как в храм. Оно и в самом деле красивое и внешне и внутри. Находилось в прекрасном состоянии. Вот и приемная комиссия. Любезная девушка-секретарь:

— На какой факультет вы хотите подать заявление?

Я выбираю юридический.

— Собеседование по языку завтра в 10 утра. На втором этаже. Там будет указатель.

Все. Я свободен. Вокруг Москва. Я вижу ее впервые. Не верится, что, опустив пятьдесят копеек в автомат метро, могу оказаться и на Красной площади, и у Большого, и на станции Маяковского. Хочется окунуться во все это, как-то сразу охватить то, что казалось столь большим и значимым, что возникало даже нечто вроде вопроса: насколько все это реально. Впрочем, не рано ли смотреть по сторонам? Завтра утром собеседование!

На следующий день мы толпимся около аудитории, где должно проходить это собеседование. Несколько медалистов. Большинство москвичей. Они выделяются не только качеством одежды, но и раскованностью, уверенностью. Один из них с любопытством рассматривает меня.

— Откуда? Из Ростова? А что, там учат французский? Гм! Представляю себе, представляю… В провинции, конечно, тяжело. Ведь тут у нас в Москве и преподаватели, и методика, и вообще…

В это время его вызывают «на ковер». Он скрывается за дверью. Через полчаса выходит. Сникший.

— Ну, что? — бросаемся мы к нему, как ко всякому, прошедшему чистилище.

— Тройка! — машет он рукой. И пускается в обычные в таких ситуациях объяснения.

Моя очередь. И ко мне по выходе устремляются будущие мои сокурсники во главе со «старым» теперь уже знакомым.

— Как?

— Пятерка. Интересовались, кто был преподавателем…

В конце июля я возвращаюсь в Ростов с высоким для меня званием студента Института международных отношений. Отец предлагает мне поработать в августе до начала занятий в одной из ростовских строительных организаций. Чернорабочим. Кем же еще? Я не против. Небольшой бригадой мы штукатурим лестницу на Буденновском проспекте, на спуске к Дону. Мне поручено делать замес, т. е. готовить цементную массу и подавать ее штукатурам. Моя штукатурка к стенам прилипает, и я испытываю чувство гордости за обретенную специальность. Но вскоре лестница готова, и меня отправляют на другой участок. Там прораб дает мне задание перетаскать куда-то в сторону большую груду битого кирпича. Это вызывает во мне чувство протеста, которое я не скрываю: «Я умею делать раствор, а вы меня на такую вот работу». На несчастье, на стройке появляется инженер. Я вижу, что прораб что-то говорит ему, кивая в мою сторону. Инженер уходит, ничего мне не сказав. Я возвращаюсь домой, и тут выясняется, что инженер-то был знакомым отца. Отец с улыбкой, но достаточно серьезно разъяснил мне круг обязанностей чернорабочего и понятие трудовой дисциплины. Наутро я, можно сказать, с энтузиазмом расчищал стройку от обломков…

К 1 сентября 1949 года поезд Ростов — Москва увозил в столицу одноклассников, которым не хватило местных учебных заведений для полета их воображения. Нас было четверо — один поступил на модный, со строгой системой приема, как говорили тогда, «закрытый» факультет атомной энергетики Института цветных металлов и золота, другой вливался в общий поток студентов того же института, третий — в Московский авиационный институт и, наконец, я — студент МГИМО, — для которого все было загадкой.

Замечу сразу — институт, его студенты не пользовались никакими привилегиями. Стипендия первокурсника при отсутствии троек на экзаменах — 390 рублей. Это верхний уровень для высших учебных заведений Москвы, но не более. Студенты, не имеющие помощи от родителей, особенно это касалось бывших фронтовиков, вынуждены были овладевать наукой в крайне стеснительных материальных условиях, выходить из положения за счет разгрузки товарных вагонов или каких-то иных потогонных приработков, что, как правило, плохо сказывалось на успеваемости. Мне родители стремились всемерно помогать. К тому же, после первой же сессии я стал получать повышенную стипендию отличника, а это уже 490 рублей, а на третьем курсе стал сталинским стипендиатом с 700 рублями «дохода», чего на жизнь без экипировки были вполне достаточно.