Ричард Овери - Сталин и Гитлер Страница 2

Ричард Овери

Февраль, 2004

Введение

Сравнительный анализ диктатур

В России и Германии – повсюду, куда бы ни проник тоталитаризм, – людей воспламеняла фанатичная вера, абсолютная безоговорочная уверенность, исключавшая любую возможность критического подхода, свойственного современному человеку… Тоталитарные режимы в России и Германии разрушили защитные валы цивилизации, которые, по предположению тех, кто жил в XIX веке, продолжают существовать.

Соблазн сопоставить двух диктаторов – Сталина и Гитлера – очень велик. Общепринятое мнение характеризует их как пару равнозначных друг другу демонов двадцатого века, по разным причинам и разными путями ставших властителями, ответственными за насильственную смерть самого большого количества людей по сравнению с какими бы то ни было другими злодеями в истории человечества. Будучи теми, кем они были, оба выглядят куда более невыгодно по сравнению с другими диктаторами современности и теми, кто правил в прежние времена. Поставив Сталина и Гитлера рядом друг с другом, мы получим компанию двух гигантов современной эпохи, чьи диктаторские режимы столкнулись лоб в лоб в величайшей и самой разорительной из всех войн в истории человечества.

Однако сразу же встают два вопроса: а можно ли их сравнивать? И надо ли их вообще сопоставлять? В своей недавней книге, посвященной кризису двадцатого столетия, Цветан Тодоров дал положительный ответ на оба вопроса, объясняя это тем, что Гитлера и Сталина объединяет общая политическая платформа – тоталитаризм2. Этот тезис имеет длинную предысторию. Еще в 50-х годах прошлого столетия, когда по прошествии совсем недолгого времени после победы над Гитлером Запад оказался в жесткой конфронтации с советским коммунизмом, было очевидно, что оба властителя представляют собой «тоталитарных» лидеров, доминировавших в системах, в которых они насаждали жестокую и всеобъемлющую власть над подконтрольным им населением. Западным политологам тогда было просто непостижимо, как западные страны могли нанести поражение одному чудовищному режиму, чтобы столкнуться лицом к лицу с другим, куда более опасным и непоколебимым, чем первый. Однако развитие представлений об идеальной, или типичной, модели тоталитарного режима сглаживало совершенно очевидные различия между системами, причисленными к типу тоталитарных. Сам термин тоталитаризм в конце концов трансформировался в понятие, характеризующее в первую очередь аппарат власти и аппарат репрессий, игнорируя более широкий социальный, культурный и моральный аспекты, которые первоначально подразумевались, когда этот термин впервые прозвучал в Италии в 1920-х годах, в эпоху Муссолини. К 1960-м годам историки в целом отошли от тривиальной идеи тоталитарной системы, предпочтя сфокусироваться на описании ее модели, делая упор на особенностях и специфических чертах конкретной диктатуры в той или иной стране, при этом существенно приуменьшая значение сходств между ними.

С момента краха европейского коммунизма в 1989–1991 годах дискуссии о двух диктатурах получили новое направление. Были разработаны более сложные определения тоталитаризма, одно из которых делало акцент на установлении той степени, до которой системы были движимы позитивными представлениями об исключительной социально-культурной утопии (часто характеризуемой термином «политическая религия»), признавая, однако, тот факт, что действительная социально-политическая практика режимов часто сильно отличалась от утопической картины. Теперь для того, чтобы охарактеризовать диктатуры, нет необходимости полагаться на несовершенную модель тоталитаризма, возникшую в недрах политической науки, так как за последние 12 лет исторические представления о диктаторских режимах как в Германии, так и Советском Союзе сильно изменились благодаря, с одной стороны, разоблачениям в рамках гласности в Советском Союзе и государствах, образовавшихся на его обломках после его распада, а с другой – в результате критических исследований в Германии, проливших свет на многие аспекты гитлеровского режима, до сих пор скрывавшиеся под покровом молчания. Эти исследования дают основание нам с уверенностью утверждать вслед за Тодоровым, что, несмотря на общность тоталитарного облика, две диктаторские системы имели и существенные различия3.

Разоблачения, свидетельствующие о масштабах и преднамеренном характере массовых убийств, совершенных сталинским режимом, сформировали мнение о том, что Сталин ничуть не лучше Гитлера. Статья Алена Безансона, опубликованная во Франции в 1997 году, была озаглавлена: «Нацизм и коммунизм в равной степени преступны». Было высказано предположение о возможности подсчета числа злодеяний, совершенных двумя диктаторами, с целью определить с большей научной точностью, какой из них был большим злодеем, хотя это и не было намерением самого Безансона4. У бывших марксистов и их идейных товарищей, нашедших убежище или прибывших в Советский Союз со всех стран мира и открывших, что сталинский режим в действительности построен на крови безвинных людей, а коммунистические идеалы извращены до неузнаваемости, это вызвало шок. Публикация в 1997 году «Черной книги коммунизма» бывшими французскими марксистами продемонстрировала всю глубину осознания левыми деятелями того факта, что основой сталинской диктатуры было ничем не ограниченное преступление5. Последние исследования указывают на то, что Сталин, несомненно, был психопатической личностью; анализ мышления Гитлера фокусируется скорее на психопатологии зла6. Мнение, неявно подразумевающее тезис о том, что оба диктатора, Гитлер и Сталин, были скроены из одного и того же, залитого кровью материала, во многом затушевало реальные различия между ними. Однако такое сравнение столь же интеллектуально бесплодно, как и более ранние попытки отметить всех диктаторов подряд, без каких-либо различий, одним общим клеймом «тоталитаризма». Сегодня мало кто сомневается в том, что в центре двух диктатур творился ужас, и тем не менее бесполезно и неплодотворно пытаться сопоставлять жестокости и преступные деяния двух режимов лишь с тем, чтобы продемонстрировать, насколько они были схожи, или, наоборот, пытаться путем сравнения статистических данных установить, кто из них был более кровожадным. Задача историков не в том, чтобы доказать, какой из двух людей был большим злодеем или безумцем, а попытаться понять суть тех сильно различающихся исторических процессов и состояние умов, которые привели обе диктатуры к массовым убийствам столь планетарного масштаба.