Мария Куприна-Иорданская - Годы молодости Страница 2

Свидетельницей этой самой опасной и тревожной, внешне блистательной полосы жизни Куприна была именно Мария Карловна. Она пишет об этом мужественно и достоверно, ничего не преуменьшая, но ничего и не преувеличивая. Вместе с тем это не равнодушная летопись деятельности большого писателя а страстная летопись его жизни. Мария Карловна понимала ту роль, которую он призван был сыграть в русской литературе; она понимала и то, что для этой роли нужны большие жизненные силы, которые Куприн нередко безрассудно растрачивал. Понимала она и то, — и блестяще доказала это, — что именно она должна все запомнить и в свое время рассказать, как быстро и могуче росло дарование Куприна, как много он знал и умел, покорял и талантом, и своим языком, и наблюдениями над жизнью… Для нее было очевидно, какое место займет он со временем в русской литературе, но тогда, при всем успехе Куприна, место это все же могло казаться весьма неопределенным.

Шум, созданный вокруг «Ямы» Куприна, искажал представление о нем, как о писателе больших общественных тем, хотя именно общественное сознание продиктовало Куприну написать о павших и бесправных; однако острую социальную тему пошлые газетчики изобразили как своего рода «клубничку», а мелкотемье некоторых проходных рассказов Куприна (сюда следует включить и «Морскую болезнь») изображали путем, по которому пошел писатель; «Поединок» же и все лучшее, дотоле написанное, быстро в неблагодарной памяти осталось позади. Однако осталось позади не для того читателя, который понимал серьезность замыслов Куприна и давно уверовал в его большой талант. Именно этот читатель, а не искатели сенсационных тем определили истинную роль Куприна в русской литературе.

Естественно, что М. К. Куприной-Иорданской, разделившей путь писателя, пришлось познать и медоточивое славословие тех, кто в любую минуту готов был отвернуться от Куприна, и серьезную, глубокую оценку истинных сочувственников литературы. Обо всем этом Мария Карловна пишет спокойно и с достоинством, она воскрешает картины литературной жизни того времени, и тот, кто обратится к книгам Куприна, захочет узнать богатство его многообразного творчества, тот, несомненно, заинтересуется и книгой о нем, книгой достоверной, написанной верной рукой, и притом талантливой рукой. Следует сказать и о самом авторе этой книги.

Мария Карловна Куприна-Иорданская по своей истинной сути принадлежала к числу таких редакторов, как А. И. Богданович или В. С. Миролюбов, которым посвятили в свое время глубоко прочувственные строки и В. Короленко, и М. Горький… Они оставили в русской литературе память о себе, как спутники писателей, верные их пестуны, их сподвижники. Не один из нас, современников, обязан дружественной руке В. С. Миролюбова или А. Г. Горнфельда, не говоря уже о неутомимой редакторской руке А. М. Горького…

Мария Карловна после журнала «Мир божий» редактировала один из самых распространенных журналов того времени «Современный мир»: многие из старшего поколения советских писателей начинали именно в этом журнале, и не у одного из нас хранятся письма М. К. Куприной-Иорданской, написанные твердым прямым почерком, обычно краткие и деловые, но слова «ваш рассказ принят и пойдет в таком-то номере» звучали для молодого писателя поистине волшебно. Но если мы обратимся к нашему времени, то один из первых советских толстых журналов, возникших вслед за «Красной новью», — «Новый мир» был сделан при участии его первого литературного секретаря М. К. Куприной-Иорданской.

Многие из нас печатали свои ранние вещи именно в этом журнале, и как же, когда пишешь предисловие к книге М. К. Куприной-Иорданской, не вспомнить тех лет… Эта неразрывность действия определяет истинное существо автора книги «Годы молодости». От лет своей молодости до наших дней шла Мария Карловна дорогой литературы, и без литературы и не представишь себе ее жизни. Даже тогда, когда многое уже было в прошлом и годы вплотную подобрались к Марии Карловне, входя в ее комнату, сразу оказывался в атмосфере литературной жизни на протяжении почти семидесяти лет. Для истории литературы срок этот означал, что одно поколение писателей давно сменилось другим, и уже и это второе поколение постепенно редеет. Но, как старого капитана на вахте, можно было видеть М. К. Куприну-Иорданскую, погруженную — по мере своих сил — в летопись жизни писателя, ставшего гордостью русской литературы.

Были, однако, годы, когда имя Куприна поблекло и заглохло. Терзаемый эмигрантской неврастенией, с тревогой или даже просто с ужасом вглядывался он в свой завтрашний день, жил почти в нищете, вынужден был писать о русской жизни лишь по воспоминаниям, по отголоскам памяти, он — русский из русских писателей. Такая же судьба была и у И. А. Бунина, но тот мог писать о России по воспоминаниям. Куприн этого не мог; его лучшие рассказы того времени: «Соловей», «Мыс Гурон», «Золотой петух», прелестные очерки «Юг благословенный», — все это не о России, а о горестном воспоминании о ней или о той жизни, которая окружала его во Франции.

Рассказы Куприна до наших читателей не доходили; его книги терялись в безрадостных далях эмиграции, постепенно выветривалось, сходило его имя. В Советской стране вырос новый читатель, который почти ничего не знал о Куприне. Книги Куприна, выпущенные в свое время издательством «Знание» или «Московское товарищество», как и собрание сочинений, изданное в качестве приложения к журналу «Нива», давно стали библиографической редкостью. Былая слава Куприна таяла, но поистине нет понятия выше, чем Отечество, которое в преданной памяти хранит все то лучшее, что было сделано в свое время для народа.

А. И. Куприн не только физически вернулся в Россию и солнце его заката просияло все же на родной земле, но он и заново возник как писатель. Было бы неточно сказать, что имя его было возвращено: для множества советских читателей это имя прозвучало впервые и Куприн как бы сызнова начал свой писательский путь. Успех его книг, его «избранного» или нового собрания его сочинений был огромен, огромны и тиражи, и Куприн по праву занял место в плеяде русских писателей, которые после Чехова — во главе с М. Горьким — определили дорогу нашей литературы. Именно эта плеяда перекинула мост от писателей-классиков прошлого к современному поколению советских писателей, и голос Куприна не ограничен пределами дореволюционной литературы. Он вошел и в ее новую историю, и можно только радоваться и богатству этого голоса, и тому, что наш читатель не дал ему заглохнуть, сделал его своим достоянием и полюбил его.

Человечность — а книги Куприна глубоко человечны — не знает периодов литературы, она действует вне времени, она близка сердцу не одного поколения читателей: пример этому книги Чехова с их нестареющей судьбой.