Сельма Лагерлёф - Морбакка Страница 2

Но только если перевернуть стульчики, становилось понятно, почему дети так невероятно ими дорожат. На оборотной стороне каждого сиденья красовался портрет ребенка. Один изображал Юхана, мальчугана в синем костюмчике, с громадным кнутом в руке, другой — Анну, очаровательную девчушку в красном платьице и желтой соломенной шляпке с широкими полями, нюхающую букет цветов, а третий — Сельму, совсем маленькую девочку в синем платьице и полосатом фартучке, ни в руке, ни на головке у нее ничего не было.

Рисунки показывали, кому принадлежат стулья, и по этой причине дети считали их своей собственностью, но собственностью совершенно иного рода, чем одежда и прочие вещи, полученные от родителей. Одежда переходила от одного к другому, подтверждения тому они видели постоянно; красивые игрушки взрослые запирали в шкафу или ставили в гостиной на угловую этажерку, а вот стулья, помеченные их портретами, никто и не подумает у них отнять.

Вот почему Большая Кайса поступала прескверно, когда иной раз клала все три стула на высокий березовый комод, куда дети дотянуться не могли. Пусть даже она только что вымыла полы, а на влажных половицах оставались некрасивые следы, когда дети тащили стулья по полу, однако прежней няньке никогда не хватало духу отобрать у малышей стулья, хотя бы и ненадолго.

Г‑жа Лагерлёф, конечно, видела, что нянька не умеет обращаться с ее детишками. Они побаивались Большую Кайсу, не любили оставаться с нею. Но няньку наняли на год, и, пока срок не истек, уволить ее нельзя. Г‑жа Лагерлёф надеялась, что летом станет получше, ведь тогда дети целыми днями играли на воздухе и в основном обходились без няньки.

Как-то утром в самом начале лета случилось так, что младшую девчушку оставили в детской одну. Толком не проснувшись, она сидела в своей раздвижной кроватке, недоумевала, куда могли подеваться все люди, а одновременно ей было до странности не по себе и хотелось спать.

Когда она понемножку пришла в себя, то вспомнила, что раньше этим утром она и другие дети вместе с поручиком Лагерлёфом ходили в Ос-Брунн купаться. По возвращении Большая Кайса уложила всех троих в кровати, прямо в одежде, чтобы они перед обедом чуток поспали.

Однако сейчас кровати Анны и Юхана пустовали, и Сельма поняла, что они встали и ушли.

Наверно, уже играют в саду. Ее немного раздосадовало, что они ушли и оставили ее в детской одну. Но с этим ничего не поделаешь. Необходимо выбраться из кровати и идти за ними.

Сельме было три с половиной года, она вполне могла и дверь открыть, и спуститься по крутой лестнице. Только вот идти через весь чердак в полном одиночестве — предприятие весьма рискованное; она прислушалась: может, кто-нибудь все-таки придет за нею?

Нет, шагов на лестнице не слышно, надобно действовать самостоятельно. Но при всем старании выбраться из кровати не удавалось.

Она пробовала снова и снова — и каждый раз падала на подушку. Ноги совсем как чужие. Не подчинялись.

Малышку обуял ужас. Чувство бессилия, охватившее ее оттого, что тело не желало повиноваться, было настолько жутким, что она запомнила его очень надолго, на всю жизнь.

Разумеется, она расплакалась. От отчаяния и заброшенности, а рядом ни одного взрослого, что помог бы ей и утешил.

Впрочем, в одиночестве она оставалась недолго. Дверь отворилась, на пороге стояла Большая Кайса.

— Разве ты не спустишься вниз обедать, Сельма? — спросила она. — Старшие-то уже…

Большая Кайса осеклась. Малышка думать забыла о том, что в дверях стоит суровая нянька. В своем огромном отчаянии она видела только, что пришел взрослый человек, который может ей пособить, и протянула к няньке руки.

— Иди сюда, Большая Кайса, забери меня! — воскликнула она. — Забери!

Когда Большая Кайса подошла к кровати, девчушка обхватила ее за шею и крепко-крепко прижалась, чего до сих пор ни один ребенок не делал. Большая Кайса легонько вздрогнула. И не вполне твердым голосом спросила:

— Что стряслось, Сельма? Ты захворала?

— Я не могу идти, Большая Кайса, — ответила девочка.

Тут сильные руки с легкостью подхватили ее, будто котенка, а суровая и серьезная Большая Кайса сию же минуту уразумела, как должно говорить с ребенком.

— Плакать тебе больше не о чем, Сельма, — сказала она. — Я снесу тебя вниз.

И все малышкины горести вмиг как рукой сняло. Страхи и злоключения были забыты. Ничего, что она сама идти не может, ведь Большая Кайса отнесет ее на руках! Никаких объяснений не потребовалось. Она и без того поняла, что, если имеешь такого сильного и замечательного друга, как Большая Кайса, все беды нипочем.

Важный гость

Юхан и Анна оказались предоставлены сами себе из-за огромного переполоха, вызванного болезнью Сельмы.

Оно и понятно. Юхану уже сравнялось семь, и г-н Тюберг учил его читать. Юхан ведь мальчик, и его считали чуть ли не самым старшим; хотя у него имелся старший брат, но тот дома появлялся редко, жил у маминых родителей в Филипстаде. А теперь вот про Юхана все забыли, занимались только младшей из девочек.

Что до Анны, то ей было пять лет, она уже и шить умела, и вязать крючком, и с виду прехорошенькая — старшая дочка, мамина любимица. Но что за радость от всего этого, коли Сельма надумала хворать?

Взрослые ужасно переполошились, увидев ребенка, который не может ходить.

— Как же она, бедняжка, жить-то будет? — говорили они. — Ничего на свете не увидит, будет сиднем сидеть на одном месте. Замуж не выйдет, позаботиться о себе не сможет. Право слово, тяжко ей придется.

Все относились к больной девчушке ласково и сочувственно, и против этого Юхан с Анной нисколько не возражали. Но нельзя же напрочь забывать, что есть и другие дети.

Хуже всех обстояло с Большой Кайсой. Она таскала Сельму на закорках, без умолку с нею сюсюкала, твердила, что она сущий ангелок Господень. Однако ж и папенька, и маменька, и бабушка, и тетушка вели себя не намного лучше. Разве не велели они замечательному аскерсбюскому столяру смастерить для Сельмы тележку, в которой Большая Кайса повсюду ее возила? И разве Юхану с Анной хоть когда-нибудь дозволялось позаимствовать эту тележку, чтобы возить песок? Нет, тележка для Сельмы, незачем ее пачкать.

Юхан и Анна знали, что раньше, когда Сельма могла ходить, ничего особенного в ней вообще не находили, но теперь, когда в доме бывали гости, ее непременно приносили, чтобы они посмотрели на нее да повернули так и этак. А если какая-нибудь крестьянка заходила на кухню, Большая Кайса мигом была тут как тут, показывала ей Сельму. Самое же огорчительное, что Большая Кайса непременно рассказывала, какая она милая и необыкновенная. Мол, никогда не плачет, никогда не унывает, хоть и не может ходить. Почему бы ей не быть милой? — думали Юхан с Анной. При такой-то жизни! Целый день ее на руках носят, целый день развлекают да балуют.