Михаил Ильяшук - Сталинским курсом Страница 2

Если мы стремимся быть лучшими, то должны становиться такими. Давайте будем узнавать о самих себе у своей истории. Нельзя позволять другим переиначивать, фальсифицировать, прятать от мира нашу правду. Правда — это наша трагическая история, и она должна остаться в нашей памяти навсегда.

Свои воспоминания М. Ильяшук писал долгие годы, до последних дней своей жизни, с надеждой, что пережитое им когда-нибудь дойдет до читателей. Дочь Михаила Игнатьевича Елена почти три года, ночами после работы, обрабатывала и перепечатывала на машинке рукописи отца. В 2003 г. она принесла его напечатанные воспоминания в Киевскую организацию общества «Мемориал». На протяжении двух лет члены общества собирали средства на издание воспоминаний. Читателю предлагается книга на русском языке, языке оригинала. Можно понять автора, почему воспоминания написаны не на родном языке. Естественно, что только языком своих палачей автор сумел так детально и доходчиво описать трагизм жизненных судеб его поколения. Как научный работник, автор понимал, что на русском языке его воспоминания дойдут до более широкого круга читателей и пробудят в их сердцах понимание и сочувствие.

Р. Круцык, председатель Киевской городской организации общества «Мемориал» им. В. Стуса

К читателю

Прошло более тридцати лет после написания этих воспоминаний. Давно ушел из жизни их автор, мой отец. За этот период было опубликовано много материалов, знакомящих читателей с античеловеческой системой ГУЛАГа, поэтому некоторые факты из жизни заключенных, описанные в настоящей повести, потеряли новизну. Но хочется верить, что знакомство со всеми сторонами жизни в одном из многих тысяч лагерей (а именно, в лагере для инвалидов — и такие имели место!) в системе Сиблага будет все же интересным для читателя. Знаете ли вы, например, что заключенных, которым ампутировали руку или ногу, отмороженную при работе на золотых приисках или на лесоповале, или заключенных, полностью необратимо потерявших зрение в колымских лагерях от слепящего снега, не отправляли досрочно домой, а этапировали в инвалидный лагерь? Представляется, что тема людских страданий в сталинских лагерях неисчерпаема. И забывать о преступлениях перед миллионами невинных граждан в Советском Союзе в годы сталинской диктатуры недопустимо.

Но жизнь — всюду жизнь. Каким образом зеки пытались скрасить ее, живя по многу лет в заключении, читатель тоже узнает из этих воспоминаний.

Перед вашим мысленным взором при чтении книги предстанут судьбы десятков самых разных людей. Знаю, что фамилии, по крайней мере, некоторых из них приведены истинные.

Е. М. Ильяшук

«Писателю необходима постоянная убежденность, что все, взволновавшее и заинтересовавшее его, не может не быть интересным и для других, пусть не для всех. Он должен верить, что об увиденном и пережитом им самим никто, кроме него, не расскажет, а если и расскажет, то не так, как может рассказать он…»

Часть первая

Первые двадцать дней «за бортом»

Глава I

22 июня 1941 года

Ночь. Сквозь сон слышу ряд последовательных взрывов. Не сразу просыпаюсь. Тяжелые веки снова смыкаются, но сна уже нет, и на смену ему приходит дрема. Еще усилие, и глаза приоткрываются. Короткая июньская ночь позади. Сквозь окна смутно пробивается предутренний свет. Через дверной проем соседней комнаты видно, как сладко спит Юра. Только несколько дней назад он закончил десятилетку. Учение легко ему давалось, но все же аттестат зрелости потребовал немало сил и здоровья. И вот уже все позади. Приятно поспать вволю, зная, что не надо вставать рано утром!

Снова где-то далеко в стороне раздался грохот взрывов. Не сразу он нарушил крепкий сон сына и лишь несколько секунд спустя дошел до его сознания. Вихрастая взлохмаченная голова с трудом оторвалась от подушки, но сонные глаза не выражали ничего, кроме непреодолимого желания еще поспать.

Рядом слышалось мерное спокойное дыхание Леночки. Ее чудесные аккуратно заплетенные длинные и толстые косы покоились поверх одеяльца. На ее личике, еще не утратившем детского очарования, уже проступали проблески пробуждающегося юного девичества. Это был бутон, еще не распустившийся, но обещающий превратиться в милый цветок. Нежный румянец на щеках еще ярче запылал под утро. Доносившиеся через стены и окна взрывы снарядов, видимо, ее потревожили, и, не открывая глаз, девочка спросила: «Что это? Опять стрельба, снова занятия ПВО?» — «Спи, спи, родная!» — ласково оправляя одеяльце, сказала Оксана, давно уже с тревогой прислушивавшаяся к громоподобным раскатам.

— А который час? — спрашиваю.

— Четыре, — отвечает Юра.

— Давайте спать! Сегодня нам предстоит немало потрудиться — во что бы то ни стало прополоть картошку, — увещеваю детей.

Вскоре снова все погрузились в легкий чуткий сон, а в семь часов уже были на ногах. Позавтракав и захватив еду на весь день, вышли мы из дому, дав наказ Юре оставаться на хозяйстве.

На улицах было людно. Везде и всюду — на тротуарах, перекрестках, в магазинах — было заметно какое-то совсем необычное для раннего воскресного утра оживление. Но все это как-то проходило мимо нашего внимания; мы были озабочены тем, чтобы достать хлеба в дорогу. Когда Оксана зашла в булочную, там уже была толпа народа. Наконец, удалось купить килограмм хлеба. Однако и тут, занятые мыслью поскорее выбраться за город, мы не задерживались, чтобы выяснить истинную причину повышенной тревоги и волнения, явно написанного на лицах людей.

Вскоре мы добрались до окраины города. Оставалось только подняться на Батыеву гору, дойти до Института сахарной свеклы, где я работал в то время научным сотрудником, повернуть в сторону, и мы были бы уже у цели. «Вам куда?» — послышался строгий окрик, и почти вплотную на нас надвинулась фигура милиционера, загородившего нам путь. Никогда раньше блюстители порядка не внушали нам ни страха, ни почтительного уважения. Это были простые парни, еще не утратившие деревенский облик, что невольно рождало оттенок панибратства. Но на этот раз перед нами стоял милиционер, преисполненный чувства собственного достоинства. Что-то строгое, необычно серьезное было начертано на его лице — осознание важности возложенных на него служебных обязанностей. Во всей фигуре чувствовалась собранность, подтянутость. Словно он уже знал, что случилось что-то грозное и непоправимое, требующее неукоснительного выполнения им долга.