Андрей Кручинин - Адмирал Колчак. Жизнь, подвиг, память Страница 2

И они просят его возложить на себя Белый Крест.

Но каким же был сам этот Верховный?

По многочисленным источникам, особенно относящимся к революционному периоду (а о нем, должно быть, и написано большинство воспоминаний), складывается портрет, пожалуй, не очень-то героический. Перед нами предстает человек эмоциональный, подверженный чужим влияниям, вспыльчивый до крайности и даже, пожалуй, «через край», так что знаменитые «шторма» адмирала порой отмечаются едва ли не как самая характерная его черта. «Говорят, что когда Колчак разойдется, то ни в выражениях, ни в жестах не стесняется и штормует вовсю, применяя обширный по этой части морской лексикон»; «я пытался доложить свои доводы, но с адмиралом начался шторм, он стал кромсать ножом ручку своего кресла…»; «Адмирал начал волноваться. С обычною своею манерою в минуты раздражения, он стал искать на столе предмета, на котором можно было бы вылить накипевшее раздражение»; «вскочил на ноги и затем стал метаться по кабинету из угла в угол, словно разъяренный зверь в клетке»; «Верховный был в необыкновенно нервном настроении и во время разговора с [генералами] Дитерихсом и Сахаровым сломал несколько карандашей и чернильницу, пролив чернила на свой письменный стол»; «Колчак здесь потерял совершенно всякое самообладание, стал топать ногами и в точном смысле [слова] стал кричать…»; «в воскресенье, как мне рассказывают, он разбил за столом четыре стакана»; «… Верховный Правитель его вызвал в Омск, запустил в него тарелкой и послал командовать в 12-ую Уральскую стрелковую дивизию»… – эти и подобные им цитаты рисуют образ скорее непривлекательный и в любом случае лишенный ореола, которым была окружена фигура адмирала и в годы Белой борьбы, и позже. Но нельзя забыть и об этом ореоле, и о том, почему он все-таки появлялся и окружал правителя и полководца, не сумевшего добиться победы.

Один из тех, для кого Колчак был героем в полном смысле слова, политик и ученый П.Б.Струве, сравнивал его с «сосредоточенным в целую даровитую личность нервом, чувствительной струной, которой угрожало порваться или быть порванной», – и в этой характеристике, также не игнорировавшей черты Александра Васильевича, которые представали столь отталкивающими в рассказах его недоброжелателей, звучат уже совсем другие нотки. Струве, правда, все же считал, что «нервность натуры» адмирала «не давала [его] воле доходить до того самобытного героического напряжения, которого достиг Корнилов. Колчак был гораздо больше поставлен другими, чем стал сам на то место, на котором он стоял. У Колчака не было той неукротимой и в то же время стальной активности, какою был одарен Корнилов». Напротив, именно сталь чувствовал в Верховном Правителе выдающийся церковный мыслитель Русского Зарубежья архимандрит Константин (Зайцев): «Мягкая простота в подтянуто-деловой героичности – так, кажется, можно определить существо его личности. Некое поэтическое тепло исходило от него даже и в далеком отчуждении, но тут же вырисовывался стальной силуэт боевого вождя, сочетающего ничем не возмутимое личное мужество с, гением пронизанной, властностью».

В этих словах, сказанных как будто совсем о другом человеке, легко заподозрить чрезмерную идеализацию, – но можно и почувствовать глубокое духовное прозрение, для которого удаленность ни в пространстве, ни во времени не может являться помехой: теряя черты, безусловно важные и необходимые для создания портрета человека со всеми его индивидуальными особенностями, облик Верховного словно освобождается от сиюминутного, бренного, сохраняя ту бессмертную сущность души, высокий строй которой и выделил, и возвысил Александра Васильевича Колчака над охваченной Смутой Россией, великого адмирала – над «взбаламученным морем», бушующим на месте погибшей Империи.

Но любого, кто размышляет о Колчаке, подстерегает угроза с потерей упомянутых выше живых черт упустить из виду и нечто, помогающее понять состояние этого человека в самые главные и самые тяжелые, роковые месяцы его жизни. Ретушь опасна, тем более когда она превращается в штукатурку, а оценки, подобные той, которую дал адмиралу архимандрит Константин, иногда побуждают не продвигаться далее них… и, разглядев подвиг Верховного Правителя, не приблизиться к постижению трагедии воина Александра. «Его лицо было гораздо резче и выразительнее…» – писала в частном письме об одной «очень оффициальной фотографии» адмирала Анна Васильевна Тимирева – женщина, чья любовь буквально озаряла последний год его жизни. – «Я понимаю, что Вам трудно представить его в жизни: надо сказать, что он был не обычный человек, и за всю мою долгую жизнь я не встречала никого, на него похожего… Ни одна фотография не передает его характер. Его лицо отражало все оттенки мысли и чувства, в хорошие минуты оно словно светилось внутренним светом и тогда было прекрасно…» И сложность характера адмирала Колчака сама становилась «историческим фактором», побуждая к действиям или отвращая от них человека, вознесенного на такую высоту.

«… Как бы ни была интересна личность адмирала, его характеристика в настоящее время не только не может быть отделена, но целиком должна поглощаться характеристикой того политического движения, которое он возглавлял», – писал менее чем через год после трагического завершения колчаковской эпопеи один из сотрудников Верховного Правителя, будучи в этом рассуждении и прав, и неправ одновременно. Личность Колчака – не из тех, что могут «поглотиться» даже описанием крупных общественных явлений, политических катаклизмов; но столь же очевидна неразрывность связи ее с тем делом, которому отдал адмирал свои силы и жизнь. Александр Васильевич Колчак – всего лишь часть русского, Белого Дела; но часть настолько значительная, что понимание хода событий, судеб всего движения в целом невозможно без попыток разобраться в личности этого выдающегося человека, приблизиться к разгадке его образа – цельного и противоречивого в одно и то же время.

Но сможем ли мы когда-нибудь вполне понять его?.

Часть первая

Под счастливой звездой

Глава 1

В поисках своего пути

«Родился я на Обуховском заводе…»

Сегодня может показаться странным такое начало биографии русского морского офицера, поскольку флотское офицерство отличалось сословной и даже в некотором роде кастовой замкнутостью. Однако именно так приступил к рассказу о своей жизни Александр Васильевич Колчак в плену, на допросе в Иркутске, менее чем за три недели до смерти. Отец его, Василий Иванович, действительно служил на Обуховском сталелитейном заводе, сначала занимаясь приемкой артиллерийской продукции, а затем заведуя одной из мастерских. Там, в казенной квартире на окраине Петербурга, практически за тогдашней городскою чертой, 4 ноября 1874 года и родился Александр Колчак, окрещенный в Троицкой церкви «села Александровского Санкт-Петербургского уезда» 15 декабря.