Близко к сердцу. Истории кардиохирурга - Алексей Юрьевич Фёдоров Страница 2

путешествие. Но теперь у меня была чёткая цель. А ещё волнение, ведь в реанимации все пациенты становятся нестандартными. Полные, которых трудно пунктировать лежачими, крайне тяжёлые, когда нужно успеть отсанировать бронхи как можно быстрее, иначе реаниматолог начинает кричать тебе на ухо: «Сатурация восемьдесят, заканчивайте, больному надо дышать!» И в каждом случае неловким движением или неправильно принятым решением ты можешь случайно искалечить, хуже того – убить человека. А впереди были более волнительные испытания: первая самостоятельная операция на лёгких, переход в кардиохирургию, первый распил грудины, первое подключение аппарата искусственного кровообращения, наконец первая операция на сердце. Намывая руки вместе с оперирующим хирургом и его ассистентом, я удивлялся: кажется, они совершенно не волнуются. Оператора ждёт явно нестандартный случай, а он шутит и увлечённо рассказывает истории из недавнего отпуска.

Один опытный хирург однажды сказал мне: «Волнение уйдёт, когда появится уверенность в руках». В карусели лет я пропустил момент, когда это произошло. Но однажды заметил, что мой пульс больше не ускоряется, что бы ни произошло в операционной. В сложной ситуации появляются сосредоточенность, максимум злость на себя или ассистентов, которые у оперирующего хирурга всегда виноваты, но не страх. Впервые об этом я подумал, сидя на залитом светом прожекторов диване в студии популярного телешоу, куда меня пригласили в качестве эксперта. Когда редактор объявил в микрофон минутную готовность, я вдруг осознал, что сердце в груди затарахтело, вспотели и похолодели ладони.

– Надо же, ты не волнуешься, проводя открытый массаж сердца, а тут разнервничался лишь оттого, что через минуту заработают камеры, и каждый неудачный дубль можно повторить сколько угодно раз, – подумал я.

Впрочем, я немного лукавлю. Если обычно за операционным столом больше не бывает волнения и страха, то изредка происходят нестандартные ситуации, когда внезапно накатывает волна первобытного ужаса. С которым нужно как можно быстрее справиться, чтобы работать дальше. Каждый из этих случаев крепко вбит в хирургическую память.

Первая самостоятельно выполненная операция – важнейшая веха в жизни каждого кардиохирурга. Сначала ты смотришь на работу бригады из-за ширмы, постоянно прогоняемый анестезиологом и его медсестрой.

– Смотри, смотри, только не мешай, – звучит примерно так же, как «Шёл бы ты отсюда печатать дневники».

Потом тебе один раз показывают, как правильно мыть руки, заходить в операционную, надевать стерильный халат и перчатки, и потом ещё полгода шипят: «Куда ты опустил руки, перемывайся!»

Вскоре ты начинаешь ходить вторым ассистентом. Если речь идёт о коронарном шунтировании, выпадает и первая самостоятельная задача: забрать с голени подкожную вену, которую хирург, разрезав на несколько частей, пришьёт к сердцу и аорте. Несмотря на кажущуюся второстепенность, это важный момент, поэтому сначала ты чаще скучаешь на крючках на клапанных операциях. Начиная ординатуру в торакальной хирургии, однажды я в одной позе удерживал крючок почти восемь часов.

– Кажется, у нас тут ассистент засыпает, – не упустит момента съязвить старший товарищ, стоит тебе незаметно зевнуть под маской.

Набив руку и заработав мозоли от крючков, зашив несколько километров кожных разрезов, ты готов выполнить хирургический доступ.

Как правило, это происходит неожиданно.

Ты заходишь в операционную вместе с хирургом, а он внезапно встаёт на сторону ассистента. Поймав твой удивлённый взгляд, кивает на место оператора: «Давай-давай, только время не затягивай».

Моментально накатывает мандраж, начинает потряхивать руки, но надо собраться и работать. В мою бытность ординатором в нашей операционной ещё не было стернотома – электрической пилы для вскрытия грудины, и кость распиливали ручной пилой. Когда, много позже, я показал видео такой стернотомии парижскому кардиохирургу, он поставил кофе на стол, положил на салфетку круассан и пожал мне руку.

Распилить грудину на две равные части ручной пилой – непростая задача. Для начала сделать это нужно ровно посередине, чтобы потом половинки грудины хорошо срастались. С этой же целью важно сделать разрез тонким, стараясь не крошить кость острыми зубьями. Важно не ошибиться в линии распила и случайно не отпилить рёбра, страшилки про такие случаи гуляют среди ординаторов. Не менее важно постоянно удерживать пилу в горизонтальном положении, даже небольшой наклон носика вниз может травмировать залегающие под грудиной сердце и аорту.

Плюс ко всему пилить надо быстро, потому как анестезиолог на время отключает аппарат искусственной вентиляции, чтобы пила случайно не повредила лёгкие. Вот такой квест для новобранца.

– Давай, допиливай, больной не дышит, – всё настойчивее давит наставник, пока мне никак не удаётся досечь несколько миллиметров задней пластинки грудины. Наконец, она поддаётся, я заталкиваю в рану большую салфетку и командую анестезиологу:

– Стернотомия, подключайте лёгкие!

Через несколько лет ты уже опытный первый ассистент, способный выделить внутреннюю грудную артерию, забрать вену любой сложности с голени и бедра, подключить и отключить аппарат искусственного кровообращения, пришить концы венозных шунтов к аорте. Но по-прежнему так и не сделавший ни одной операции от начала и до конца, чтобы твоя фамилия появилась в протоколе операции в графе «Хирург».

И вот однажды начальник отделения сказал мне: «Следующий аортальный клапан твой. Нужен больной с аортальной недостаточностью, чтобы в створках не было кальция». Технику операции требовалось отработать, и я побежал в морг – договариваться о возможности выполнить операцию на трупе. Предстояло дождаться, чтобы появилось тело, родственники которого согласились на вскрытие и дали разрешение на отработку хирургических навыков.

На этот раз мне повезло, через несколько дней подходящий препарат был найден. Перекинув через плечо сумки со списанными хирургическими инструментами, мы с коллегой отправились в «храм мёртвых».

– Никогда не привыкну к этому запаху и ледяной человеческой коже, – поморщился мой напарник.

Здесь я с ним согласен, ничего приятного в помещении, где в холодильниках и на столах лежат окоченевшие тела, для нормального человека нет. Лишь благая цель заставляет мириться с этим нас и патологоанатомов, которые, как известно, самые точные диагносты. Последнее слово всегда за ними.

Мы работаем вдвоём в полутёмном подвале морга. Открыв аорту, с удивлением вскрикиваю: «Смотри, здесь двустворчатый аортальный клапан! Порок сердца! Такой же диагноз у пациента, которого мне отписали на операцию».

Действительно, умерший через всю жизнь пронёс в себе аномальный клапан, который просто не успел себя проявить.

Он вполне мог не знать о диагнозе, тем более что умер внезапно от обширного геморрагического инсульта. Ещё одна аномалия развития – аневризма мозговых сосудов, иногда становится причиной неожиданной трагедии.

Работать в морге неприятно, но спокойно – сделать ничего плохого ты уже не сможешь, а если ошибёшься, это никому не навредит.

Я вшиваю старый механический протез, однажды уже извлечённый из умершего на вскрытии, зашиваю аорту, а потом срезаю нитки и вытаскиваю железный клапан обратно: он ещё пригодится.

И