Яльмар Шахт - Главный финансист Третьего рейха. Признания старого лиса. 1923-1948 Страница 2

— Это не будет для вас накладно?

— Ничуть, — последовал великодушный ответ. — Сигары — мой бизнес, занимаюсь этим тридцать пять лет. Вы меня не помните?

— Не имею ни малейшего…

— Я видел вас как-то раз… В то время я ездил по делам фабрики, производившей сигары. Сейчас, слава богу, езжу по собственной инициативе. Дела идут неплохо. С введением немецкой марки люди снова покупают…

— Вам приходилось меня видеть?

— Я как раз собирался рассказать вам об этом. — Он передал мне спички. — Это случилось во время посещения мною Имперского банка. Моя фирма пожелала назвать новый сорт сигар вашим именем. Сигары «Яльмар Шахт», председательский сорт, ха-ха-ха!

Его смех расшевелил мою память.

— Вспомнил, — сказал я, — но не помню вашего лица. Вы приходили и предлагали деньги за использование моего имени?

— Совершенно верно, — сказал он. — Это и вам принесло бы большую пользу Каждую неделю вы получали бы коробку сигар на протяжении всей своей жизни.

— Эта фирма все еще работает?

— Еще как! Дела идут как нельзя лучше! — воскликнул бодро торговец сигарами.

— Жаль, что я отклонил предложение, — произнес я просто для того, чтобы сказать что-нибудь.

— Да, разве не так? — парировал он.

Мы покурили, сидя рядом, еще четверть часа, затем он поднялся, долго и сердечно жал мне руку, потом удалился. Бедняга, говорило выражение его лица, с чем ты остался теперь? Имперскому банку — конец, рейху — конец, председатель банка смещен. Сейчас им не нужен председатель Имперского банка. Взгляни на меня — я всего лишь торговец сигарами, но у меня свое дело, и это лучше, чем председательствовать в Имперском банке. Если бы ты согласился, чтобы эти сигары назвали твоим именем, то получал бы сейчас даром коробку каждую неделю.

Именно это он хотел мне сказать. Я отбросил окурок его сигары и закрыл глаза. Неожиданная встреча вырвала меня из настоящего — погнала меня в прошлое, вспоминать о котором снова было нелегко.

Правда, мое прошлое довольно часто связывали с Нюрнбергом, Штутгартом и Людвигсбургом. Люди стремились обеспечить документальным подтверждением, так сказать, каждый шаг в моей жизни. Но было ли прошлым то, что отражено в этих документах, было ли это на самом деле подлинным живым прошлым? В Нюрнберге и на судах по денацификации мои обвинители представляли документы, которые, как им казалось, раскрывали мою прошлую жизнь до мельчайших подробностей. Со своей стороны защита и свидетели представляли другие документы, содержавшие информацию совершенно противоположного характера. Люди, с которыми я во время государственной службы вел резкие, но объективные споры, теперь являлись в суды и свидетельствовали в мою пользу. Такие друзья, как, например, епископ Вурм, старались больше всего. Он вникал в любое выдвинутое против меня дело и демонстративно жал руки свидетелям, которые выступали в мою защиту. Однако эти свидетельства становились мертвой вещью, большей частью юридическим материалом. Ни одна из страниц документа — используемого в мою защиту или против меня — не представляла собой реального прошлого, но была лишь частью его, вырванной из контекста, а следовательно, нереальной.

Я пробежал мыслями почти семьдесят лет своей сознательной жизни. Сколько всего произошло за эти семьдесят лет!

Во время моего рождения новой Германской империи исполнилось семь лет. Ее канцлером был Бисмарк. Ганзейский город Гамбург еще не входил в Германский таможенный союз. Когда мне было одиннадцать лет, в Германии сменили друг друга в течение года три императора: Вильгельм I, Фридрих III и Вильгельм II. Германия была страной, устремленной в будущее, год за годом ее мощь возрастала. Студентом в Киле я наблюдал строительство нашего флота и грозные стальные формы броненосных крейсеров и линкоров. Когда я женился, через три года после начала XX века, Германия была в зените своего могущества. Еще сохранялась старая система альянсов Бисмарка. Никто не думал, что за непрерывным, устойчивым подъемом Германии в качестве новой колониальной державы таилась скрытая опасность мировой войны. Разве не было бы самонадеянным помышлять о нападении на эту новую Германию? Разве не было справедливым для нас — отставших от народов Европы — сравняться с остальными?

Так это представлялось в то время. Будущее никого не беспокоило. Однако моя мирная супружеская жизнь продолжалась только одиннадцать лет. Затем разразилась война, и через четыре года произошел первый коллапс. Мне исполнился сорок один год, и я занимал должность управляющего банка, когда в рейх вернулись массы немцев, озлобленных, голодных, созревших для революции. Но революция не состоялась или состоялась в бессвязном виде. Император бежал, армию разоружили. Вместо императора Германия получила имперского президента и кабинет партийных министров. Но политические перемены не заслонили от нас того факта, что страна разорена. Обнищание народа, падение курса марки продолжались с неумолимой силой. Путь, который мы прошли после Первой мировой войны, был отмечен такими реалиями, как блокада голодом, продиктованный мир, инфляция. Ровно через пять лет после краха Германии я вовлекся в политику, от которой с тех пор не мог отделаться.

Мне было сорок шесть лет, когда правительство предложило мне пост уполномоченного по национальной валюте, за которым вскоре последовала должность председателя Имперского банка. Это назначение было пожаловано мне президентом Эбертом. Я принял его и стабилизировал марку.

Моя первая жена Луиза подарила мне двух детей — дочь, которой исполнилось двадцать лет во время назначения меня председателем Имперского банка, и сына, на семь лет моложе. Через три года я отмечал с семьей Рождество в Лозанне. Как обычно, мы украшали рождественскую елку и зажигали свечи. Ребят позвали в комнату, поставили рядом, Луиза прочла им рождественскую историю из Нового Завета. Я возвращался мыслями в Германию. Там впервые за несколько лет тысячи семей наслаждались миром и безопасностью, так же как мы. Работавшие люди получали зарплату, на которую могли приобретать товары. Ее составляли деньги, стоимость которых будет завтра такой же, как и сегодня. В моем кармане хранилось письмо, написанное не особо грамотным проводником спального вагона: «Дорогой доктор Шахт, впервые за несколько лет мы смогли положить под рождественскую елку подарки и должны благодарить за это только вас. Когда моя дочь Мика пришла вчера домой, она напевала: «Кто обеспечил устойчивость марки, не кто иной, как доктор Шахт». Я решил дать вам знать об этом и надеюсь, мое сообщение доставит вам радость. Искренне ваш…» Я получал много таких писем. Люди часто заговаривали со мной на улице и пожимали мне руку. Это были лично незнакомые мне люди, которые выражали благодарность и надежду на будущее с устойчивой денежной единицей…