Георг Конрат - Немецкие диверсанты. Спецоперации на Восточном фронте. 1941–1942 Страница 2

Она отвернулась и стала смотреть в стену.

Допив кофе, я пошел прощаться со своими друзьями. Меня долго не было, и, когда я вернулся, горел только свет перед входной дверью и на кухне. Я устал и никого не хотел больше видеть, но едва шагнул за порог, как загорелся свет и ребята из отряда юных моряков Германии, сидевшие кто где попало, запели: «Ничто не может сломить моряка». Казалось, там были все. Они веселились, ели и болтали. «Ты вытащил счастливый билет, Георг. Хотелось бы нам оказаться на твоем месте!»

Им было не понять моих чувств, но они с таким энтузиазмом провожали меня, что я не хотел показывать им, как мне плохо. Вечеринка закончилась далеко за полночь, и, когда все ушли, я еще долго стоял и смотрел на тающий снег. За моей спиной горничные приводили в порядок помещение, но мне казалось, будто все происходит где-то далеко. Я ничего не осознавал, пока не пришла бабушка и не отвела меня спать. Я упал на кровать в одежде. «Интересно, куда я попаду? – крутилось у меня в голове. – Самое интересное, почему выбрали именно меня? Ведь я был единственным человеком во всей Германии, который не хотел никуда уезжать».

Должно быть, я спал совсем недолго и проснулся с той самой мыслью, с которой заснул. Разбудила меня бабушка, которая принесла завтрак и хлопотала возле меня, словно наседка. На мгновение мне показалось, что не было никакой телеграммы, но, окончательно проснувшись, я осознал, что хочу я этого или нет, но это мой последний час в родном доме.

Позавтракав, я надел на себя военную солдатскую форму, спустился в сад, чтобы срезать букет желтых роз, которые следовало отнести на могилу матери. С болью в сердце я положил их на могилу и попрощался с покойницей.

Оставалось время, чтобы как раз успеть на поезд. Прямо у ступенек дома нас ждала самая лучшая наша машина, и водитель, уже одетый в униформу, поставил мои чемоданы на заднее сиденье. Я залез в автомобиль, бабушка с дедом сели напротив меня. Бабушка не верила в войну и в то, что детей забирают из дома, так она говорила дедушке.

– Война – не женское дело, – кратко ответил он. – Георг теперь мужчина и должен служить своему отечеству, я надеюсь, он будет служить достойно.

Бабушка начала плакать, а я смотрел на нее и думал: «Женщины слабые, поэтому свои печали они прячут в слезах». Сейчас я знаю, что это не всегда так.

Приехав на станцию, мы увидели массу молодых людей. Здесь было целых два оркестра, так громко игравших, что я еле слышал, что говорила мне бабушка. Вдруг неожиданно раздался последний предупредительный свисток. Моя бабушка, подобно другим женщинам, стоявшим вокруг, заволновалась, она стала обнимать и целовать меня, умоляя поскорее садиться на поезд. Дед взял меня за руку и сказал:

– Теперь все зависит от тебя, Георг. Не опозорь нашу фамилию. Да поможет тебе Господь, сынок.

Я сел на поезд, который, двинувшись, постепенно набирал обороты, так что дедушка и бабушка скрылись в толпе.

– Пусть Господь не оставит вас тоже! – кричал я, но мои слова заглушались в грохоте колес поезда. Затем и станция исчезла из вида, и я сел на свое место, глядя перед собой пустыми глазами. Впереди меня ждала неизвестность, но я был молод, и, хотя мне ужасно не хотелось покидать родные края, все же я был уверен, что совсем скоро смогу вернуться туда.

Тогда я еще не знал, что начнется война и я никогда больше не увижу свою семью. Но я рад сейчас, что тогда не знал этого.

Вытянувшись на своей полке в пустом купе, я начал читать. Эту книгу о Наполеоне Бонапарте, зная мое увлечение историей, дал мне с собой в дорогу дед. Читая, я пытался избавиться от навязчивых мыслей, но это было бесполезно: они снова и снова лезли в голову.

Поезд прибыл в Берлин в полдень следующего дня. Я сидел на пустой скамейке и ждал поезда на Мюнхен. Думая о том, какое расстояние я проделал, я совсем расстроился, ощутив сильную тоску по дому. Мне никогда раньше не приходилось уезжать из дома дольше чем на несколько дней, и чем больше я думал об этом, тем меньше понимал, что во мне нашли такого, чем я мог бы пригодиться своей стране. Никакой войны не было. Да и Гитлер и Чемберлен были настроены против военных действий. Но почему тогда всех молодых людей Германии одели в военную форму и обучают обращаться с военной техникой? – спрашивал я себя. Мне вдруг стало не по себе, какая-то холодная волна охватила все тело. Мои размышления прервал голос, донесшийся из громкоговорителя, он произнес мою фамилию:

«Георг фон Конрат, немедленно доложите о своем присутствии в военкомат».

Подхватив чемоданы, я бегал с платформы на платформу, пока не нашел то, что искал. В помещении было человек сто, примерно моего возраста, которые также ехали в Зонтхофен. После того как офицер проверил мои дорожные документы, он быстро представил меня остальным. Затем нам показали вагон-ресторан, где мы могли подкрепиться. Мы еще не знали, что это в последний раз нам самим предлагают выбрать еду. Я огляделся по сторонам, рассматривая остальных, еще не осознавая, что с большинством из этих ребят, начиная с сегодняшнего дня, мне предстоит учиться, есть и спать под одной крышей.

Все мы были немного сбиты с толку, смущались, и поэтому было непросто так вот сразу с кем-то разговориться, но я познакомился с одним мальчиком, тоже из Пруссии, и всю оставшуюся часть поездки мы держались вместе. Его звали Вилли фон Хоффен, он приехал из Пиллау[1], но, казалось, не был расположен к разговорам, и я больше не о чем не расспрашивал его. Мы просто сидели рядом, а он читал мою книгу.

Когда мы приехали в Мюнхен, для меня это был просто чужой огромный город. Нам не разрешили самостоятельно покидать станцию, а мимо неслись толпы поглощенных своими заботами людей, которым не было до нас никакого дела. Лишь охранники, сопровождавшие поезд, не спускали с нас глаз.

От Мюнхена оставалось ехать только несколько часов, и, когда поезд остановился на маленькой загородной станции, нам приказали высаживаться. Один из сопровождавших поезд повел нашу группу в направлении находившихся неподалеку гор, у подножия которых располагалось четырехэтажное здание.

– Это Зонтхофен, – произнес он. – Вам очень повезло. Только сливки немецкого общества получают шанс попасть внутрь Академии.

Запрокинув головы, мы рассматривали крепкие, сложенные из желтого кирпича стены. Здесь царила атмосфера секретности. Попав сюда, ты уже не сможешь так просто взять и уйти. Это как попасть в больницу, на принудительное лечение, а скорее – в тюрьму. В радиусе нескольких километров не было видно других зданий, и такое уединение, очевидно, имело смысл. Величественные скалы, покрытые сосновым лесом, возвышались над нами, завораживали и излучали таинственность. Этот пейзаж, на фоне которого стояла наша школа, сделал свое дело: туда не хотелось идти. Академия выглядела холодной и отталкивающей, возможно, даже больше, чем являлась таковой на самом деле. Я не думаю, что, даже находясь в непосредственной близости от этой крепости, кто-то из нас мог предположить, что случается с мальчишками, которые входят в эти ворота. Разве могли мы тогда представить, что большинство из нас будут жить впоследствии в постоянном страхе и отвращении к самим себе, пытаясь подавить все человеческие чувства, действуя словно лунатики, словно люди, находящиеся в бредовом состоянии. Но можно ли было подумать, что, пройдя пытки, ты станешь одним из бойцов диверсионно-десантного отряда, лучше известного под названием «Пятая колонна».