Хрисанф Херсонский - Вахтангов [1-е издание] Страница 2

Об этом в семье старались не вспоминать. Но домашним стало тяжелее прежнего.

Мальчика отослали в Тифлис к дальним бедным родственникам. По его годам уже пора было оставить занятия с домашней учительницей и садиться за школьную парту.

Два года провел Женя в Тифлисе. Он был принят в гимназию. Но жизнь в малокультурной семье была тосклива. Мальчика принуждали к грязной работе по дому. Женя чувствовал себя одиноко и просил вернуть его во Владикавказ.

Вот и снова родной дом.

Женя радостно целует мать брата и сестер. Вокруг близкие, милые лица. Но вскоре мальчику передается общая напряженность. Ждут к обеду отца… Можно привыкнуть к ежедневному страху, но страх не становится от этого меньше.

Уйти нельзя. Обед — это единственный час за весь день, когда семья встречается с отцом.

То и дело все поглядывают на циферблат. Проходит два томительных часа. Богратион Сергеевич задержался на фабрике…

Наконец, с улицы врывается на кухню фабричная девушка:

— Хозяин идет!

Кухарка, утомленная долгим ожиданием, раздраженно кричит горничной:

— Идет!

Горничная бежит к Ольге Васильевне:

— Барин идет!

Мать говорит негромко, как о привычном и неизбежном несчастье:

— Отец идет.

И машинально одергивает на дочери платьице, смотрится в зеркало, поправляет прическу.

Вся семья выходит в столовую навстречу хозяину.

Богратион Сергеевич никогда не изменяет своим обычаям. За обедом он молчит, и все молчат. Он не делает замечаний, не упрекает, но все чувствуют себя подавленно, как будто они в чем-то виноваты перед ним.

Через много лет Евгений Болратионович вспоминал, как был нерушим распорядок в семье, как даже вещи имели свое постоянное место, и если бы он хоть раз в детстве увидел, что за столом что-нибудь изменилось, хотя бы кувшин вдруг оказался не на том месте или хлеб был положен по-другому, — это значило бы, что в доме случилось что-то невероятное, может быть ужасное! Но ничто не менялось в этом доме. Ничто из заведенного раз навсегда отцом.

Дом Вахтанговых во Владикавказе (ныне г. Орджоникидзе).

Женя начал ходить во Владикавказскую гимназию.

Школьная жизнь и привлекала и тяготила его.

Е. Б. Вахтангов. 1891 г.

Образцом для гимназических преподавателей был директор Иван Ильич Виноградов, по прозвищу «барин». Позже, перед окончанием гимназии, Женя в своих записных тетрадях так зарисовал портрет Виноградова:

Прошло десять минут после звонки. Ментора нет. Проходит еще минут пять, и «барин». появляется в дверях. «Движением руки он милостиво разрешает ученикам сесть…

— Вот, господа, я старик, мне слишком шестьдесят лет, а я, как видите, бодр я здоров. Вы думаете, у меня мало дела? А доклады, а бумаги, а распоряжения — кто это делает?! Вы думаете, я покончил со своим образованием?.. Нет, я и теперь учусь. Вот попадается мне название какого-нибудь города — я сейчас к карте. А по математике, физике… Я, правда, теорию забыл, но что касается текущих вопросов, то я всегда иду наравне с прогрессом…

Потом он приступает к уроку. Подходит к карте. Напяливает пенсне и, смотря поверх стекол, поднимает руку. Глаза его бегают. «Он ищет место, которое сейчас нужно указать ученикам.

— Греция, господа, разделяется так…

Указательный палец «барина» обводит контур Италии…

— Фессалия… — палец обводит южную часть Апеннинского полуострова, затем поднимается выше, а «барин» невозмутимо продолжает: — Вот здесь Эпир».

Уроков по истории ученики не готовили. Сам Иван Ильич никогда у них не спрашивал пройденного. Когда наступал конец четверти, «барин» задавал письменную работу, и гимназисты дословно списывали ее из учебника. К концу последней четверти Виноградов объявлял, что именно будет спрашивать на экзамене.

Вопросы эти были крайне несложны. К тому же Иван Ильич не успевал вызвать всех учеников. С неспрошенных бралось честное слово, что они будут заниматься. Им ставилась тройка.

Наблюдательный Женя думает, что «барин», «оставшись один в кабинете, любуется своей наружностью, приглаживает каждый волос, принимает различные позы и заучивает их, чтобы порисоваться потом перед учениками».

И когда он кричит на ученика, обещая сослать его в Сибирь на двадцать четыре часа, таращит глаза, щелкает зубами, то Женя всегда видит, что это все напускное, все выучено у зеркала.

Ненависть и презрение гимназистов ко всей казенной муштре и к наставникам порой стихийно выливались в «тихое», но жестокое ответное издевательство. В тех же домашних тетрадях гимназиста Е. Вахтангова (1901–1902 гг.) зарисована такая картинка гимназической повседневной жизни:

«— Перестанти, господа, перестанти, не нада баловать… брости. Успеити языки почесать… успеите… А теперь делом… делом заняца нада», говаривал Александр Иванович Дементьев, учитель греческого языка, раскрывая книгу и садясь на парту возле одного из учеников. Но ученики «как будто не замечают присутствия учителя. Кулаки и шиши так и мелькают. Шум и гам невообразимый… Александр Иванович, хиленький, маленький человечек, презрительно оглядывает учеников и, ни слова не говоря, снова берется за книгу…

— Ну начнемте. Читайте… — говорит Александр Иванович и поднимает руку, отбивая такт…

— Тондапо мейбоме нос прозефе полюметис Одюссевс… — отчеканивает класс. — Алкинойекрейон пантон аридейкете лаон.

На последних партах вместо «лаон» читают «конко».

— Не балуйте… Ремезов, я вас сичас запишу… Ну.

Рука поднимается и снова отбивает такт…

Стих опять кончают «конко», но теперь его выкрикивает целый класс».

Тщетно пытается изобразить гнев на своем лице Александр Иванович. «Нервно теребит он цепочку часов и смотрит куда-то в пространство.

«Ну и народец, — думает он про себя, — что мне с ними делать?..»

— Что ж, не хотите… не нада… не нада… заниматься. Будим сидеть… Что ж… — говорит Александр Иванович и, закрыв книгу, идет к столику, на котором покоится журнал».

Сделав запись, Дементьев «закрывает журнал и, подперев свою маленькую голову худой рукой, смотрит опять так же задумчиво и неопределенно.

Что у него теперь на душе? Что переживает этот человечек? О чем он думает, нервно теребя цепочку?..

Как мало уважают в нем его человеческое достоинство… за то, что он так нетребователен, так снисходителен!..»

Особым прилежанием к школьным наукам Женя Вахтангов не отличался. Его пытливый и впечатлительный ум рано был направлен на другое. Отец же, хотя и требовал, чтобы Женя учился с усердием, не слишком вмешивался в занятия сына, считая, что это дело тех, кому платят деньги.