Людвик Ковальский - Дневник бывшего коммуниста. Жизнь в четырех странах мира Страница 2

Сейчас я напишу о своем деле. Было бы хорошо, если бы ты смогла найти хорошего адвоката и вместе с ним провести расследование, которое привело бы к моему освобождению. Я послал жалобу в Президиум Верховного Совета СССР. Если бы тебе удалось ознакомиться с ней, ты была бы в курсе всех деталей. Я не знаю, правда, сколько времени есть в твоем распоряжении, потому что для того, чтобы добиться слушания, нужно потратить огромное количество сил и времени. А ты, моя бедная Хела, вероятно очень занята на работе и дома, воспитывая нашего Людвика. А сейчас, поверх всех этих дел, еще и мои проблемы. Я представляю, как тебе тяжело одной… Если в конце концов я буду освобожден, мы сделаем все, чтобы на какое-то время освободить тебя от всех забот хотя бы один раз в твоей жизни… дать тебе отдохнуть, как ты этого заслуживаешь.

Людвик, мой дорогой, мой единственный сын. Ты получил мое письмо к тебе. Попроси маму прочитать его тебе, если ты не сможешь это сделать самостоятельно. И в любом случае ответь мне. Послушай! Будь внимателен к своей маме. Помогай ей. Ей очень трудно одной. Ты уже достаточно взрослый и многое понимаешь. Может быть, я скоро вернусь, и мы сможем жить, как прежде. Хорошо? Я снова буду гулять с тобой и рассказывать всякие истории, и ты тоже расскажешь мне о своих делах, и мы опять станем друзьями. Хорошо? Пожалуйста, ответь мне, а я буду писать тебе. Пошли мне свою и мамину фотографию. Напиши о своих друзьях. О своих игрушках. О своих книжках. Школе. Спрашивай меня, если тебе что-нибудь непонятно, и я отвечу тебе.

Мои дорогие и любимые,

Прошел месяц с тех пор, как я послал вам телеграмму, и никакого ответа. Следовательно, адрес Москва 45 – неправильный. Поэтому я посылаю это письмо на адрес Москва 92. Мое первое письмо, датированное 10 сентября, было заказным, но не послано авиапочтой. Поэтому оно дойдет до вас не раньше, чем через несколько месяцев. Единственная возможность установить переписку – это писать и писать, не дожидаясь ответа. Думаю, что второе письмо пошлю на адрес Москва 92. А пока, моя дорогая, до свидания. Делай, как я делаю: пиши и пиши. Крепко обнимаю и целую.

Твой Марек

Мои дорогие и любимые Хела и Людвик:

Вчера я получил две телеграммы от вас. Первую, более раннюю, которую вы послали на Хабаровские Лагеря от 19 августа, посланную очевидно еще до получения ответа на ваше письмо от 9 июня, а также открытку от 11 июля. Вторая телеграмма от 3 октября, в которой ты спрашиваешь, когда и кому я отправил мое дело для пересмотра. Отсюда я понял, что ты еще не получила мои письма, посланные на 92-е почтовое отделение Москвы: одно от 10 сентября и второе от 15 сентября. В этих письмах я писал, что послал жалобу в Президиум Верховного Совета СССР, которая была отправлена отсюда 20 сентября.

Если тебе удастся ознакомиться с этой жалобой, ты найдешь там все детали и сможешь предпринять соответствующие шаги для моего освобождения и возвращения домой. (Может быть, с помощью адвоката). Правда, я не знаю, когда жалоба дойдет до назначения; часто это занимает время (четыре месяца или дольше). Кроме этого, 5 октября я послал телеграмму на 45-е почтовое отделение, которую, как видно, ты тоже не получила. В твоей телеграмме ты, наконец, сообщаешь адрес для нашей переписки: 58 Советская улица, Турист, Дмитровский район Москвы. Я понятия не имею, где это. Что это за место «Турист»? В каком качестве ты там работаешь?

[Адрес, приведенный выше, был правильным. «Турист» – это название железнодорожной станции в поселке Деденево, где мы жили. Мой отец оказался среди тех заключенных, которым формально было предоставлено право обжаловать приговор. Были ли эти жалобы отправлены в Москву или уничтожены еще в Колыме? Я подозреваю, что большинство из этих жалоб не покидало стен тюрьмы.]

Дорогие мои, я действительно не знаю, как вы сейчас живете, и почему не пишете мне письма. Оттуда, где вы находитесь, вы, вероятно, можете посылать письма авиапочтой. Но кроме телеграмм и нескольких слов на почтовой открытке, я ничего не получил от вас. И у меня нет ни малейшего представления, как вы выживали эти два года нашей разлуки… и как вы живете сейчас. Получение этой информации для меня сейчас самое главное. Что касается меня, то в своих двух письмах (о которых я упоминал ранее) я писал настолько подробно, насколько это позволяют обстоятельства. Надеюсь, что, в конце концов, вы их получите. С тех пор у меня произошли небольшие изменения. Сейчас временно я не работаю, так как у меня нарывает рука.

Мой дорогой и любимый Людвик. Прежде всего, я поздравляю тебя с твоим восьмилетием. Независимо от того, в каких условиях я буду находиться, я никогда не забуду дату твоего рождения – 24 октября 1931 года. Даже время – 2 часа дня. Спасибо, что ты заботишься о маме, которая с самого момента твоего рождения посвятила себя тебе, заботилась о тебе и защищала тебя в самых трудных условиях – и ты благополучным и здоровым встречаешь свой восьмой день рождения! Это уже достойный возраст – начало юности, размышлений и самостоятельного образа мыслей.

Как много бы я дал, чтобы иметь возможность поговорить с тобой о твоих мечтах и, как прежде, прогуляться по улицам Москвы и рассказать тебе разные истории, которые ты так любил – о скрипаче Янко, о путешествиях Гулливера и другие. А потом зайти в магазин и купить твои любимые конфеты «Грибы». Я думаю, что скоро мы будем вместе опять, а пока будь благоразумным и смелым мальчиком. Помогай маме в такое трудное для нее время, когда она должна быть и папой, и мамой одновременно. Учись. И самое главное, будь здоровым и сильным, чтобы насладиться всем многообразием открывающейся перед тобой жизни. Попроси маму сделать ваше общее фото. И пришли его мне. Ты должен писать мне в каждом письме. Подарок на твой день рождения не будет потерян и забыт.

Хела, моя дорогая и любимая! Ты имеешь право гордиться нашим сыном. Скоро он начнет помогать тебе. И с избытком отплатит за твою заботу, которой ты его окружала долгие годы. Он очень милый и хороший мальчик. С нетерпением, с огромным нетерпением я буду ждать от вас письма, в котором, наконец, я хоть что-нибудь узнаю о вашей жизни. Будьте смелыми, оба. Оставайтесь в согласии с собой и героически преодолевайте трудности жизни, как внешние, так и внутренние, которые формируют наши чувства…

Сильно, очень сильно я обнимаю и целую вас обоих. Марек.

Я помню эти дни очень отчетливо; особенно длинные очереди на почте в Москве. Мы безуспешно ждали вестей от него, в то время как он отчаянно ждал писем от нас. Мы также посылали продуктовые посылки. Но по каким-то причинам они не принимались из Москвы, и нам приходилось ездить на поезде в отдаленные почтовые отделения. Я часто мечтал о его возвращении домой. Перечитывая письма сейчас, я понимаю, что мой папа знал о цензуре, которой они подвергаются. Я уверен, что если бы у него была возможность эту цензуру обойти, содержание этих писем могло бы быть другим.