Александр Воронцов-Дашков - Екатерина Дашкова: Жизнь во власти и в опале Страница 2

Вероятно, самое злое и унизительное описание Дашковой принадлежит тому же Державину, который был многим обязан ее покровительству и все же считал ее характер «вспыльчивым или, лучше, сумасшедшим»[13]. Чтобы отметить ее назначение президентом Российской академии, он сочинил поздравительную поэму «К портрету княгини Екатерины Романовны Дашковой, во время президентства ея в Академии Наук». На портрете Дашкова сидит на стуле, ее академическое облачение перекинуто через спинку, а у ног ее стоит глобус. Она просматривает тома изданного ею «Словаря Академии Российской». Короткое стихотворение описывает ее поддержку Екатерины и иронически намекает на то, что Державин воспринимал как мужеподобность Дашковой:

Сопутницей была,Когда с небес на тронВозсесть Астрея шла;А ныне — Аполлон.

Еще более откровенное, хотя никогда открыто не выраженное, отношение продемонстрировано в оскорбительных виршах на тот же портрет, найденных в бумагах Державина и приписываемых его перу. Несомненно циркулировавшие среди его друзей к всеобщему их удовольствию, они озаглавлены «На портрет Гермафродита»:

Сей лик:И баба и мужик[14].

Явные или неявные аллюзии Державина на «мужеподобность» Дашковой, как и отзывы ее современников, отражают ее уникальность и самобытность. Именно потому, что она была столь нетипична для того времени, жизнь Дашковой представляет собой одну из первых попыток женщины достичь успеха и признания в мире, в котором почти полностью доминировали мужчины. Как выдающаяся образованная женщина в России XVIII века, она была исключением, главным образом потому, что имевшийся у нее выбор был характерен именно для мужской жизни. Александр Герцен, впервые издавший автобиографию Дашковой на русском языке, возможно, был первым, кто оценил ее достижения в свете истории русской женщины. Он писал, что «Дашковою русская женская личность, разбуженная петровским разгромом, выходит из своего затворничества, заявляет свою способность и требует участия в деле государственном, в науке, в преобразовании России»[15]. Следуя его примеру, В. В. Огарков объявил Дашкову пионером борьбы за равенство женщин и «пленным духом», сражавшимся за новые перспективы для женщин России[16]. Николай Добролюбов, радикальный «гражданский» критик, также пишет об оригинальности Дашковой: «Более серьезно, нежели все окружавшие ее, проникнутая просвещенными идеями, умея вносить их в самую жизнь, трудившаяся не только для того, чтобы показать свои труды, но и для того, чтобы в самом деле быть полезною для других, она стояла гораздо выше современного ей русского общества»[17].

В самом деле, как общественный деятель, писатель, музыкант, покровитель искусств и организатор науки Екатерина Романовна Дашкова (урожденная Воронцова) была первой женщиной-политиком современного типа в России и одной из первых женщин в Европе, занимавших государственный пост. В лице Дашковой русская женщина, не рожденная в правящей, царской семье, впервые взяла на себя активную роль на политической арене и стала на некоторое время главой науки и образования в своей стране. В 1783 году Екатерина II назначила ее директором Академии наук, и в том же году Дашкова основала Российскую академию и стала ее президентом. В течение почти двенадцати лет она возглавляла эти два престижных академических учреждения России. Благодаря своему образованию, заграничным путешествиям и сочинениям она стала ведущей фигурой, познакомившей Запад с русской культурой XVIII века, а Россию — с французским Просвещением. Она активно боролась за осуществление реформ в России, за новые подходы в образовании российского юношества. Дашкова считала образование и распространение просветительских идей главным делом своей жизни и связала свое имя с целым рядом ведущих организаций высшего образования. Она была членом не только Американского философского общества, но также петербургского Вольного экономического общества, берлинского Общества естественной истории, Ирландской королевской и Королевской Стокгольмской академий.

Сама Дашкова особо ценила активность, самостоятельность и расширение знаний в самых разнообразных областях. Она была прекрасной писательницей, публиковала переводы Гельвеция, Юма, Вольтера, статьи по образованию, сельскому хозяйству, о путешествиях и пагубном влиянии французской культуры. Другие ее сочинения включали заметки по случаю, речи, а также большое эпистолярное наследие, часть которого была посмертно опубликована в «Архиве князя Воронцова»[18]. Кроме того, она писала афоризмы, очерки, стихи, травелоги, пьесы и автобиографию. Ее работы появлялись в различных журналах, часто под псевдонимом «Россиянка», и поскольку она печаталась анонимно, многие тексты все еще требуют атрибуции. В академии она выпустила многотомный «Словарь Академии Российской», приняв живое участие в его составлении и написании. Она была одной из первых российских женщин, работавших как профессиональный редактор и издатель, и осуществляла публикацию нескольких литературных и научных журналов, печатавших статьи ведущих интеллектуалов того времени. Более того, она была настоящим натуралистом, интересовавшимся садоводством, ландшафтной архитектурой и парками. За многие годы она собрала большую коллекцию минералов. Она любила сочинять и исполнять свою музыку, и как серьезный музыкант она собирала и аранжировала русские народные мелодии.

Дашкова более всего известна автобиографией Mon histoire (часто переводимой как «Записки»), которая является ее наиболее значительным литературным достижением и до сих пор остается ценным источником для изучения политических интриг, социальных условий, культурной жизни и гендерных ролей в России во второй половине XVIII столетия. Описав дворцовый переворот 1762 года, свои заграничные путешествия и работу во главе двух академий, она закончила «Записки» в 1805 году в возрасте 62 лет, за пять лет до смерти. Они представляют собой конечную оценку пожилой женщиной ее карьеры и семейной жизни, позволяя, возможно впервые, заглянуть за ее многочисленные маски и напускные обличья. Поскольку Дашкова обещала Марте Вильмот в письме от 27 октября 1805 года ничего от нее не скрывать, она вверила своей подруге тайные чувства, которые нигде более не желала обнаруживать или признавать. Она описала свое прошлое как «горестную жизнь, на протяжении которой пришлось таить от мира страдания сердца; остроту этой боли не может притупить гордость и побороть сила духа. Обо мне можно сказать, что я была мученицей — и я не побоюсь этого слова, ибо скрывать свои чувства или представляться в ложном свете всегда претило моему характеру» (35).