Абрам Лурье - Гарибальди Страница 2

Новые для Гарибальди идеи сенсимонистов сильно его взволновали. Ведь и он тоже смутно мечтал о «благе всего человечества». Он почувствовал симпатию к этим смелым людям, лишившимся за свои убеждения родины, дома, семьи. Гарибальди взял их на свой корабль, чтобы довезти до Константинополя.

Стояли чудесные дни. Стройная «Клоринда», сияя белизной вздутых ветром парусов, мчалась, слегка покачиваясь, по голубой глади Эгейского моря. То слева, то справа на горизонте возникали голубые и дымчато-лиловые горы, выраставшие прямо из моря. При приближении к ним дымка рассеивалась, и оказывалось, что это не горы, а острова. Они были покрыты зеленью пастбищ, на которых в подзорную Трубу удавалось разглядеть белых коз, загорелые тела пастухов… Самые имена этих островов звучали, как музыка, напоминая Гарибальди поэмы Гомера и мифы античной древности: Крит, Милос, Андрос, Хиос…

Особенно прекрасны были ночи, теплые южные ночи Эллады, память о которых надолго запечатлелась в сердце Гарибальди.

«Во время этих прозрачных ночей Востока, — вспоминает он в «Мемуарах», — ночей, которые, как говорит Шатобриан, в сущности, даже не мрак, а лишь отсутствие дня, под небом, усыпанным звездами, на поверхности этого моря мы спорили не только на узкие национальные темы, которыми в то время ограничивался мой патриотический кругозор, но и о великих вопросах, касавшихся всего человечества! Точно завеса упала с моих глаз. Горизонт мой расширился. Пока я не познакомился с Э. Барро, я намерен был посвятить жизнь служению моей родине. Познакомившись с ним, я решил посвятить ее служению всему человечеству».

— Всемирная ассоциация трудящихся, — говорили ему сенсимонисты, — вот наше будущее! От каждого по его способностям, каждой способности по ее делам — вот новое право, которое заменит собой право завоевания и право рождения; человек, вступив в товарищество с человеком, будет эксплуатировать природу, отданную ему во власть!

Эмиль Барро вовсе не собирался расхолаживать патриотический пыл Гарибальди. Но освобождение Италии, говорил он, должно являться только частью великой освободительной борьбы масс против гнета немногих — знатных и имущих. Что толку, если Италия станет единым государством и будет управляться итальянцами, ведь народным массам придется по-прежнему денно и нощно работать на господ, оставаться нищими и невежественными.

Крепко засели эти слова в душе Гарибальди, и он почувствовал всю их правоту. Впервые пред его сознанием встали сложные и острые вопросы классовой борьбы. Гарибальди хорошо знал, что такое голод, и видел горькую нужду своего народа. Сам он происходил из небогатой семьи моряка; общество трудящихся рыбаков, бедных ремесленников и селян было ему всего дороже и ближе. Но сенсимонисты не могли указать ему правильного решения волновавших его вопросов. Он был человеком реального действия, а не утопистом, и их неопределенные рассуждения о «мирном» достижении «всеобщего счастья» никак не могли удовлетворить его. Поэтому Гарибальди еще больше сосредоточился на стоявшей перед ним конкретной, непосредственной цели: освобождении итальянского народа от жестокого гнета иностранных завоевателей и самодержавных князей. Он не желал дольше ждать и решил как можно скорее разыскать вождя «Молодой Италии» — Мадзини, о котором с таким энтузиазмом рассказывал ему Кунео. Действовать, действовать во что бы то ни стало, быстро и энергично, — иначе он не представлял себе жизни.

С невольным сожалением думал он, что скоро придется расстаться с интересными собеседниками. Бывают же люди, беседы с которыми дают больше, чем чтение самых полезных книг!..

Тесные Дарданеллы остались позади, на горизонте появились острова Мраморного моря, и, наконец, в розовых лучах восходящего солнца радужным видением возник Константинополь. Пора, пора проститься с друзьями! Но их слова и советы остались в памяти Гарибальди на всю жизнь.

Чтобы понять причину революционного воодушевления Гарибальди, уяснить себе, к какому лагерю он отныне примкнет, необходимо оглянуться назад, на события, происходившие на Апеннинском полуострове в течение четырех с лишним десятилетий, истекших после начала Великой французской буржуазной революции.

СУДЬБЫ ИТАЛИИ

Кога первые отзвуки Французской революции 1789 года докатились до Италии, в отдельных королевствах и герцогствах Апеннинского полуострова начались массовые волнения. Городская буржуазия, ремесленники, разночинная интеллигенция, кое-где крестьянство (например, в соседнем с Францией Пьемонте) — все эти слои итальянского населения, воодушевленные революционным примером французского народа, выступили против феодального гнета. Однако революционный подъем длился недолго: итальянские монархи, насмерть перепуганные «французской заразой», призвали дворянство к охране феодальных привилегий и к подавлению народных волнений. Личины «просвещенного абсолютизма», в которые незадолго до этого рядились итальянские короли и герцоги, были быстро сброшены. Из-под них выглянуло подлинное лицо феодально-монархической реакции. Никаких реформ! Вместо них виселица и плаха! Малейшее проявление французского «свободомыслия и атеизма», всякое выражение недовольства или протеста против феодальных порядков карались смертью. Массовые казни, пытки, публичная порка явились ответом итальянских феодалов на стремление к освобождению, пробужденное в итальянском народе Великой французской буржуазной революцией. Особенно усердствовали в кровавых расправах пьемонтский король Виктор Амедей и неаполитанская королева Мария Каролина (сестра французской королевы Марии Антуанетты, казненной в 1793 году).

Не мудрено, что, за исключением аристократической верхушки дворянства и придворной знати, все население Италии было преисполнено ненависти к своим палачам. Когда в конце 1792 года Пьемонтское королевство заключило антифранцузский союз с Австрией и французская армия впервые вступила в пределы Италии (Савойю), население итальянского севера встретило ее с восторгом. Прогрессивные деятели итальянской буржуазии пылко восклицали, что французские армии «несут на своих штыках свободу, равенство и братство». В 1795 году французы под командованием генерала Дюма несколько раз разбили пьемонтцев и австрийцев. Но самые жестокие поражения потерпели феодальные властители Италии в 1796 году от молодого генерала Французской республики Наполеона Бонапарта. Он разгромил пьемонтское войско, обратил в бегство австрийскую армию и вынудил короля Виктора Амедея подписать унизительный мир. Затем Наполеон занял Ломбардию, Парму, Модену, Болонью, Романью, Тоскану, взял считавшуюся неприступной крепость Мантую.