Вадим Фролов - В двух шагах от войны Страница 2

- Чего у тебя там? - спросил тот, в пилотке, и пощупал сверток.

- Х-хлеб, - сказал я, заикаясь.

- Годится, - быстро сказал губастый и встал. - Айда, Шкерт, - кивнул он дружку, и они, не оглядываясь, побежали к откосу.

- Стойте! - крикнул я и побежал за ними.

У самого откоса губошлеп остановился, снял ремень, намотал его на руку бляхой наружу и пошел на меня, а тот - как его, Шкерт - уже перелезал через балюстраду.

- Что вы делаете?! - заорал я.

А губошлепская морда шел на меня, подняв руку с бляхой, и я попятился, споткнулся, упал на спину и сильно треснулся головой. Сознание я, кажется, не потерял, но в голове шумело и трещало, а перед глазами летали какие-то пестрые бабочки, и было так паршиво, что не хотелось и глаза открывать.

А когда открыл, тех двоих, конечно, уже не было, а надо мной стоял совсем другой парень и разглядывал меня очень уж внимательно.

Я со злости опять закрыл глаза. Пропади все пропадом - так и буду лежать, пока не подохну!

- Ты чего тут отдыхаешь? - услышал я голос.

Я с трудом сел, помотал головой и пощупал затылок - ничего, здоровая гуля.

- Упал, чо ли? - спросил парень и протянул мне руку.

Он, наверное, хотел помочь мне встать, но у меня-то в мыслях было другое, и я со злостью отбил его руку в сторону - будь, что будет, а этому я врежу! А если и не сумею, то драться все равно буду до смерти, до конца, до...

- А пошел ты! - заорал я. - Нет у меня ничего больше!

- А мне ничего и не надо, - сказал он будто даже удивленно. - Иду, вижу: лежит загорает... на кирпичах битых. Ну, мало ли, думаю чо... Вот и подошел, спросил.

- "Спросил", "спросил", - зашипел я. - Сволочи! Да у нас в Ленинграде за такие дела, знаешь, расстреливают! Понял?

- Не, - сказал он и помотал головой, - не понял.

Я вскочил, но тут же меня повело куда-то в сторону и, если бы не парень, я бы опять шлепнулся на кирпичи. Он подвел меня к лодке, и тут уж я не побоялся брючки замарать, сел как миленький.

- Что случилось-то? - спросил парень. - Говори толком.

Тут я в первый раз посмотрел на него повнимательней. И чего это я на такого парня орал? Нечего на него было орать - за версту видно, что он не такой, как те. Девочки от такого наверняка с ума сходят с первого класса... И я, чуть не плача от обиды и злости, рассказал ему все про тех бандитов, даже фашистами их назвал.

- Ты того, полегче! - строго сказал он. - Большой тот - в тельняшке? Губастый?

Я кивнул.

- Это Баланда, - уверенно сказал он, - соломбальский парнишка. Какой он фашист? Так, шелапут... несчастный. Второй-то с ним маленький, чернявый был?

- Да, - нехотя сказал я.

- Этот приезжий. Лешак его знает, откуда взялся? - сказал он, будто удивляясь, и посмотрел на меня. - Ну, как, отошел?

Я помотал головой и потрогал затылок - болело здорово, но голова вроде бы не кружилась. Парень осторожно расправил волосы у меня на затылке и тихонько хмыкнул.

- Блямба! - сказал он с уважением. - Но крови нет. Тебя как зовут?

- Соколов Дима, - сказал я.

- Меня Антоном звать. А ты правда из Ленинграда? Давно?

- Недели две уже.

Он покачал головой, потом встал с лодки и сказал:

- Ну, ежели отошел, то айда Баланду и этого Шкерта искать.

- Да ну их! - в сердцах сказал я.

- Как это "ну их"?! - рассердился Антон. - Сам сказал: у вас расстреливают. Ты как про Архангельск думать будешь?

- При чем тут Архангельск? - сказал я. - Просто обидно.

- У нас ничего... Двина вот, и вообще... - Он вдруг засмущался и быстро спросил: - Ты в каком классе?

- В восьмом. А ты?

Он застеснялся еще больше.

- Тоже в восьмом. Ты не смотри, что я такой здоровый, мне всего-то пятнадцать. У нас вся родня такая. Поморы мы... А в какой ты школе?

Со школой у меня дело обстояло неважно. Ведь в восьмом классе я проучился только до ноября сорок первого - в это время в Ленинграде оставалось не больше двух-трех школ на район. И получилось так, что ни в одну из них я не попал: в ноябре заболел, потом уж было не до учения. А сейчас уже последние числа мая, и занятия вот-вот кончатся.

- Да ни в какой еще, - сказал я с досадой. - Понимаешь, мать пока не пускает. Говорит, после ленинградской голодухи окрепнуть надо. А я уже ничего, отъелся.

- Чем ты у нас отъелся? - с сомнением сказал Антон. - Где живете-то?

- На Поморской. В конце.

- Наш район. Давай в нашу школу.

- Ладно... А что же я про хлеб-то скажу?

- Пошли вместе, - решительно сказал Антон.

Я обрадовался. Сами понимаете: хлеб на два дня!

Видно, такой уж это был парень, Антон: один его вид успокоил маму. Он не дал мне рта раскрыть, а сам спокойно рассказал, как было дело. Мать только повздыхала, а когда Марфа Васильевна, всегда приветливая, прямо раскричалась, даже стала ее успокаивать:

- Всякое бывает, Марфа Васильевна, война ведь.

- Вот то-то и есть, что война, - сердито сказала наша хозяйка. - Ить что удумали, варнаки! Хлеб у дити отбирать!

Я не выдержал и засмеялся: "дитя" мне понравилось.

- Ты, Юрьевна, не горюй, - уже добродушно сказала Марфа Васильевна и погладила маму по плечу, - у меня маленько мучицы есть, перебьемси.

Тут мама чуть прослезилась - очень она чувствительная стала, - а я воспользовался случаем и сказал о школе и что Антон зовет меня в свой класс.

Мама обеспокоенно посмотрела на меня, потом на Антона и, улыбнувшись, сказала:

- Антон? Ну что ж. Вон он какой. Только уже скоро конец учебного года, а ты столько пропустил...

- Ничо, наверстает, - уверенно сказал Антон. - Пошли директору хоть сейчас.

Мама только вздохнула.

Когда мы уходили, Антон спросил у Марфы Васильевны:

- Афанасий-то Григорьич где?

- А где ему быть? - грустно ответила Марфа Васильевна. - На Двине нето. Там он... время провожат. - Она вгляделась в Антона. - А ты чей будешь? Словно мне твой лик знакомый.

- Корабельниковы мы, - хмуро сказал Антон и опустил голову.

- То-то я гляжу... - Она вздохнула и почему-то отвернулась. Потом полезла в шкафчик, достала оттуда две небольшие лепешки и протянула их Антону и мне.

- Берите вот, пожуйте маленько. И ступайте с богом.

Мы вышли, и я спросил у Антона:

- Ты что, их знаешь?

- Кто у нас Громова не знает? - сказал он, потом помолчал немного и, словно нехотя, добавил: - С батей они одно время вместе плавали.

Дальше мы шли молча. Антон о чем-то тяжело думал, и я понял: спрашивать его сейчас ни о чем нельзя.

Уже почти у самой школы Антон вдруг спросил:

- А ты-то знаешь хоть, у кого вы стоите?

Я сообразил, что "стоите" - это значит "живете", и ответил:

- А как же! У бывшего капитана Громова.

- То-то и оно, что у бывшего, - хмуро сказал Антон. - А какой это капитан был, знаешь?

Я отрицательно покачал головой...

Не знаю уж, что Антон говорил директору школы - он пошел туда один, но директор, маленький седенький старичок, вскоре позвал меня в кабинет. Он приветливо посмотрел на меня и ни о чем не спрашивал. Сказал только, что мне, наверно, будет трудно, но если я не смогу сдавать экзамены, то буду переведен в девятый класс условно, с тем чтобы сдавать экзамены осенью. Меня это вполне устраивало. И снова началась школа.