Елена Булгакова - Дневник Елены Булгаковой Страница 2

Теперь оказалось, что она и прекрасный рассказчик. Ее рассказы о Булгакове помнят все, кто бывал у нее в 60-е годы. В позднейших своих дневниках — а она вела дневники и в 50-е и в 60-е, многие сохранились, — вдруг прерывала описание событий жизни в настоящем, уходила в прошлое, создавая удивительные мемуарные страницы. И письма ее — особенно письма к Н. А. Булгакову, к А. С. Нюренбергу — по временам теряли формы эпистолярии, переходя в мемуары.

Все чаще возникавшая у нее мысль о том, что все это нужно собрать, записать, свести в книгу, кажется, впервые обрела реальные контуры с приходом в ее дом журналиста Александра Лесса.

«Ну, приходил сейчас этот журналист… — писала Елена Сергеевна с присущей ей живостью выражения и свободой в выборе слов брату в апреле 1963 года. — Ну, тип, скажу тебе. Он-то, правда, очень симпатичный, но тип. Сидим в кухне с ним, как всегда, я угощаю его царским угощением, как он говорит. А он выспрашивает у меня то да это. Я, конечно, рада. Мне рассказывать про М. — наслаждение. И вот выдам ему какую-нибудь новеллу из жизни, а он сразу: позвольте мне это написать, это же какой рассказ! — Ну, первый раз я сказала — пожалуйста. Сегодня он мне принес его уже в написанном им виде, только попросил меня исправить, по-редакторски. Я сделала. «Вы знаете, я уже сговорился с редакцией, это будет напечатано в июле, они так обрадовались, им так понравилось». Потом, за угощением, я опять что-то рассказала такое, хлебное. «Позвольте, я это тоже напишу, ведь это надо всем знать!» Ну, что ж… Потом, уже уходя, натянув пальто, нахлобучив кепку, выманил еще один случай и когда начал свою традиционную фразу, я ему сказала: — Вы у меня всю мою книгу растащите. А он: — Что вы, у вас, я вижу, столько материала, что на три книги хватит. Не жалейте. — А я и не жалею, потому что он хорошо пишет» (курсив мой. — Л. Я.).

Книга А. Лесса «Непрочитанные страницы» вышла в 1966 году, и Елена Сергеевна не раз говорила, что записи ее рассказов в этой книге верны.

Была у нее и другая попытка аналогичного сотрудничества — с Константином Паустовским.

Еще в 1960 году (может быть, несколько ранее) Паустовский написал статью «Булгаков-киевлянин» (известную также под названием «Булгаков и театр»). Елена Сергеевна принимала в этой статье самое горячее участие. В декабре 1960 года писала Николаю Булгакову: «К сожалению, дружба с Паустовским у меня началась через несколько лет после смерти Миши. Но я познакомила его с Мишиным творчеством, много рассказывала о нем, и Константин Георгиевич написал прекрасную большую статью о Мише для одного журнала, который, к сожалению, не вышел. Но статья лежит, и я надеюсь, что скоро увидит свет».

Однажды Паустовский пообещал ей чудо — перенести на бумагу хотя бы некоторые из устных рассказов Булгакова — самые соблазнительные, фантастические его рассказы о Сталине, известные Паустовскому в пересказе Елены Сергеевны.

Паустовский был художник и, следовательно, маг. Елена Сергеевна поверила и ждала чуда. С точки зрения читателей, чудо состоялось — новелла «Снежные шапки», новая глава «Повести о жизни», осенью 1963 года опубликована в «Новом мире». Но Елена Сергеевна чуда не приняла. Обескураженно повторяла автору этого предисловия: «Это совсем не то! Это совсем не так!» Хотя странно было бы ждать от такого художника, как Паустовский, точного переложения чужих слов.

Но для Елены Сергеевны и это было благим толчком. Если большой писатель не смог сделать того, что она считала необходимым, стало быть, сделать это предстояло ей. И она сама принимается восстанавливать памятные ей устные рассказы Булгакова. Сохранившаяся ее рукопись испещрена правкой — передать подлинную интонацию Михаила Булгакова было трудно…

В середине 60-х годов Елена Сергеевна увлекается составлением сборника воспоминаний о Булгакове: «Современники о Булгакове». Уговаривает возможных мемуаристов. Читает готовые рукописи. Делает замечания, поощряет, хвалит. Иногда бывает очень строга. В дневнике 17 ноября 1967 года записывает свой беспощадный разговор с С. А. Ермолинским: «— Если ты хочешь, чтобы я приняла твою статью целиком, переведи прямую речь Миши в косвенную. Ты не передаешь его интонации, его манеры, его слова. Я слышу, как говорит Ермолинский, но не Булгаков. И, говоря откровенно, мне определенно не нравятся две сцены, одна — это разговор якобы ты журналист, а вторая — игра в палешан. Причем я не могу себе представить, где же я была в это время, что я не помню этой игры!»

И снова бесконечно возвращается мыслью и воображением к прошлому. Лев Шилов, обладатель редкой профессии «звукоархивист», записавший голос Елены Сергеевны и бывавший у нее в последние годы ее жизни, пишет: «И столько было еще планов. Собиралась писать воспоминания. Насколько я понял из ее рассказов, уже многое было написано…»

Трудно сказать, сколько было написано. В Отделе рукописей Библиотеки имени Ленина хранится немного — листки записей и набросков. Все они приведены в этой книге. Так же, как и ряд мемуарных страниц, извлеченных из ее поздних дневников и писем.

Елена Сергеевна Булгакова родилась в Риге 21 октября (по старому стилю) 1893 года. Игнорируя перевод календаря на новый стиль, день своего рождения неизменно отмечала 21 октября — независимо от стиля.

Ее отец, Сергей Маркович Нюренберг (эту фамилию она чаще писала так: Нюрнберг), был учителем, потом податным инспектором, увлекался журналистикой, печатался в рижских газетах. Мать, Александра Александровна, урожденная Горская, была, как говорила мне Елена Сергеевна, дочерью священника. У Елены Сергеевны была сестра Ольга, родившаяся в 1891 году, и двое братьев — Александр (1890) и Константин (1895).

Елена Сергеевна Булгакова (справа) с родителями и сестрой Ольгой

Было в радостном свете ее детства что-то очень близкое детству Михаила Булгакова, проходившему, казалось бы, далеко от нее, на юге, в другом, но столь же прекрасном городе, где звучали кроме русского языка не латышский и немецкий, а украинский и польский… «Ты знаешь, он очень любил слушать мои рассказы о детстве, о нашей семье», — писала она в одном из писем брату. И в другом: «Когда, бывает, наши певцы поют «Слеза дрожит…» или «Благословляю вас, леса…» — сердце замирает от сладкой горечи и грусти. Как изумительно было наше детство, как много мы пережили, слушая музыку или сидя в Русском театре (а ты и в Немецкой рижской опере), как наполнена была наша жизнь. Когда какой-нибудь мелочи бывает довольно, чтобы вдруг перед внутренним взором встало взморье, Горн, наши волнения по поводу того, что будут вечером играть…»