Николай Зенькович - Агония СССР. Я был свидетелем убийства Сверхдержавы Страница 2

— Вы считаете, что это победа Ельцина?

— Несомненно. Из августовского кризиса Ельцин вышел победителем. Это была не просто размолвка двух лидеров, это была борьба двух сил. Какое-то время эта борьба велась не впрямую. С одной стороны стояли консерваторы, с другой — сторонники реформ. Посередине возвышался Горбачев, который подобно полупроводнику гасил слабые попытки правых прийти к власти. И вот этот буфер, этот полупроводник на некоторое время устранился — ушел в отпуск. И сразу же обе силы столкнулись в открытой схватке. Победили сторонники радикальных реформ.

— Вы очень осторожны в оценках. Ничего не говорите о просчете заговорщиков, которые не предполагали, насколько глубоки внутренние изменения в советском обществе, насколько сильны перестроечные настроения. Людей не остановили ни введение комендантского часа, ни слухи о предстоящем штурме здания российского парламента.

— Знаете, мне бы не хотелось говорить о баррикадах, защитивших демократию. Я сам был у Белого дома и видел, кто их воздвигал…

Интервьюирование проходило по телефону. На том конце провода крутилась магнитофонная бобина, записывавшая каждое мое слово. Но и на моем столе рядом с телефонным аппаратом светился зеленый глазок диктофона. К этому меня вынудили зарубежные журналисты, которые в своих изданиях зачастую вольно интерпретировали мои комментарии. Пришлось применять защитные меры.

Закончив интервью, опять переключил телефонные аппараты на себя. И вот первый звонок.

— Николай Александрович, — услышал в трубке растерянный голос своего референта Галины Александровны Пташкиной, — мы не можем выйти из здания. Выходы перекрыты. Блокированы все подъезды — восьмой, девятый, двадцатый…

Сначала я не понял, о чем говорит одна из наших старейших и аккуратнейших работниц. Какие выходы, почему блокированы? Двадцать минут я сидел в одиночестве, отвечая на вопросы иностранного корреспондента, и представления не имел, что происходит в это время. Оказывается, когда я подыскивал осторожные формулировки, уединившись в своем кабинете, технические работники носились по коридорам комплекса зданий ЦК, пытаясь выбраться наружу. Они услышали распоряжение из Управления делами, которое передавалось по местной радиотрансляционной сети, о немедленной эвакуации из помещений. В панике, схватив пожитки, женщины рванулись к выходу.

Радио в моем кабинете было выключено — и не потому, что оно мешало интервью. Включал я его крайне редко. Для меня всегда было загадкой, как можно работать при включенном на полную мощность радио. Этим искусством обладали многие мои коллеги. Видно, крепкие нервы у мужиков.

Не успел я расспросить о деталях, как в трубке послышались частые гудки. В недоумении я поднялся с кресла и открыл дверь в приемную, чтобы выяснить, что в конце концов происходит.

Приемная была пуста. Отсутствовала и секретарь, сторожившая вход в кабинет Станислава Архиповича Чибиряева — первого заместителя заведующего гуманитарным отделом. Наши кабинеты располагались напротив, их разделяла небольшая приемная, в которой сидели два секретаря — моя, Валентина, и чибиряевская, Лидия. Обеих на местах не было. Заглянул в кабинет Станислава Архиповича — он тоже был пуст.

Мое недоумение возросло. Охваченный тревогой, я вернулся в приемную и услышал требовательный, резкий звук телефона правительственной связи из своего кабинета. Звонила кремлевская «вертушка» — красивый белый телефон с золотым государственным гербом в центре диска. Аппарат появился в моем кабинете год назад — после утверждения автора этих записок в должности заместителя руководителя пресс-центра ЦК КПСС.

Поскольку это была новая должность, не предусмотренная штатным расписанием политической организации, имевшей почти столетнюю историю, то ее приравняли к должности заместителя заведующего отделом. В аппарате ЦК «вертушка» полагалась должностным лицам, начиная с заведующего сектором. Правда, иногда «волшебный» телефон устанавливали тем, кто был рангом ниже — консультантам, например. Но это делалось крайне редко. Такой чести могли удостоиться люди, работавшие непосредственно на заведующего отделом, готовившие ему речи, выступления, писавшие статьи за его подписью в газеты и журналы, а нередко и книги. Да-да, и книги тоже. Причем все это происходило не в какие-то там застойные, а в наши, перестроечные, времена.

Но к этой теме я еще вернусь.

Услышав в приемной звонок «вертушки», я вернулся в свой кабинет. Первое время меня, неопытного аппаратчика, удивляла манера цековских долгожителей разговаривать по телефону правительственной связи. Человек внутренне группировался, лицо приобретало свирепое выражение, взгляд хмурился, голос становился твердым и вместе с тем вопросительно-подобострастным: а вдруг звонит большой начальник? Это был целый ритуал. Если по городскому телефону произносилось обычно «да-да» или «слушаю», то по «вертушке» непременно полагалось называть фамилию. Не знаю, кто установил такое правило, но в ЦК его придерживались неукоснительно. Внешне это напоминало разговор военных.

Что поделать, в чужой монастырь со своим уставом не ходят. Поддерживал общепринятую среди цековских работников манеру разговора по телефону и я. Поднял трубку «кремлевки», торопливо назвал фамилию. То, что услышал, повергло меня в смятение.

— Быстро на выход! Наши все вышли? Немедленно покидай здание!

Голос сдавленный, вроде бы знакомый. Ба, да это же мой начальник!

Ошеломленный и растерянный, я опустил трубку на рычаг. Бред какой-то!

Вышел в коридор. Тишина. Ни одного человека. Как будто все вымерло. Сделал несколько шагов по направлению к кабинетам других замов — Ренчиса и Сидоровича. Заколебался, заходить ли. Решительно толкнул дверь. Кабинеты обоих пусты. В приемных, где за столиком с батареей телефонных аппаратов обычно сидели секретари, — никого.

Вернулся обратно. На седьмом этаже громадного десятиэтажного здания — ни души. Ау, где ты, гуманитарный отдел? В угловом отсеке — кабинет заведующего отделом Виктора Васильевича Рябова. Ни одного человечка. Спустился на шестой этаж, к коллегам из идеологического отдела. Такая же картина.

Надо, видно, выбираться из здания. В памяти всплыли картины захвата зданий ЦК в восточноевропейских странах. Вернулся в свой кабинет. Все телефоны молчат. Поднял трубку городского, «вертушки» — нет, работают, связь не отключена.

Пора. Что взять с собой? За шесть лет работы накопился огромный архив, горы заготовок речей, статей, интервью начальников. В шкафах и сейфах немало личных вещей. Ведь большую часть времени — нередко до десяти-одиннадцати вечера — проводил на работе. Служебный кабинет стал вторым домом. Черт с ними, вещами! Схватил диктофон с только что записанным текстом интервью — сработала, наверное, старая журналистская привычка, — запихал его в видавший виды коричневый «дипломат», с которым не расставался вот уже пятнадцать лет, и, окинув взглядом в последний раз большой письменный стол, заваленный бумагами, направился к выходу.