Анри Труайя - Моя столь длинная дорога Страница 2

Непоказная верность, которую не осмеливаешься сравнить с культом. Впрочем, ведь подлинные святилища – те, что возведены внутри нас, и они не нуждаются ни в иконах, ни в курении ладана. Россия Анри Труайя, наполняющая его романы, на самом деле его внутренняя Россия, созданная им в душе и до такой степени овладевшая им, что он не решился посетить страну, которую не видел с 1920 года, предчувствуя, какой травмой станет для него разрыв между землей реальной и землей обетованной.

Так, воспоминания ребенка – ему было восемь лет, когда его родители эмигрировали, – сотворили чудо: полтора десятка книг, прочитав которые здешний читатель открывает для себя душу иного мира.

Конечно, впечатления детства дополнили чтение и воспоминания, разбуженные в очевидцах и граничащие с подлинной историей, нo как бы обходящие подводные камни. Будучи романистом традиционного склада, Анри Труайя старается «никогда не жертвовать историей своих персонажей ради Истории или, точнее, показывать Историю через историю своих персонажей». Приоритет за личными судьбами. Прежде всего, люди – эти существа из плоти и крови. Никаких теорий. Читатель, если пожелает, может, опираясь на конкретные детали, сам воссоздать повседневную жизнь.

Жизнь… В ней есть все: смирение, упорство, тайны, чудеса. Анри Труайя всматривается в жизнь, удивляется, наблюдая своих современников, воскрешает жизнь тех, кто ушел задолго до нас, придумывает ее, поклоняется ей. Одним словом: верит в нее. Не исключая из нее и малых сих: крылатых, косолапых: собак, кошек, дроздов, обитающих в виноградной лозе дома на Луарэ. И не забывает он и о природе. Читатель увидит, с каким умилением Анри Труайя рассказывает об оливковых деревьях Прованса, о березках, посаженных его женой (привезенных из России его братом – теперь березы самые высокие и самые красивые из деревьев)…

Я умолкаю. Те, кто любит его романы, займут мое место и прочтут то, что без самодовольства, с предельной простотой он сам рассказывает о себе, своем детстве, семье, своих вкусах, страхах, надеждах, наконец о своих книгах и их персонажах.

Анри Труайя

Моя столь длинная дорога

Беседы с Морис Шавардес

– Анри Труайя, вы назвали наши беседы «Моя столь длинная дорога». Почему?

– Потому, что огромное расстояние отделяет места, где я родился, от тех, где я теперь живу. Семья моего отца родом из Армавира, небольшого полуармянского-получеркесского городка на Северном Кавказе. С незапамятных времен армяне жили в горах в тесной дружбе с черкесскими племенами. У черкесов они переняли образ жизни, язык и одежду. Они носили черные черкески, украшенные на груди кожаными газырями, папахи, за поясом – кинжал в серебряных ножнах; питались молочной пищей и сушеным мясом. Они то и дело взывали к Аллаху, но хранили верность христианскому богу. В аулах, где жили эти черкесы-гаи, как их называли, не было церквей. Раз в год с далекого юга, из Эчмиадзина, приезжал в этот край армянский священник и венчал молодые пары и крестил новорожденных. Исполнив свой долг, он спешно пускался в обратный путь, моля Бога уберечь его обоз от нападения разбойников, прятавшихся в горных ущельях.

Когда Россия начала завоевание Кавказа, перед черкесами-гаями остро встал вопрос совести: чью сторону им принять в войне завоевателей с горцами – своих друзей-мусульман против православного царя или православного царя против друзей-мусульман. Религия армян близка к русскому православию, и преданность Христу победила: черкесы-гаи восторженно встретили русских и перешли на их сторону. В войне с черкесами-магометанами они служили проводниками, разведчиками, переводчиками и оказали русским ценные услуги. В награду в 1839 году черкесы-гаи получили русское подданство и разрешение построить город с правом внутреннего самоуправления. Этим городом, а скорее, обычным аулом, обнесенным частоколом и окруженным рвом, и был Армавир. Мой предок обосновался здесь со своей семьей. Его звали Торос, и царские чиновники, русифицировав его имя, превратили его в Тарасова. Все это сотни раз рассказывал мне отец, слышавший об этом от своего отца. Рассказывал он и о ранней истории города, жившего под постоянной угрозой черкесских набегов. Как только часовой сообщал о появлении на равнине какой-нибудь подозрительной группы всадников, мужчины вооружались и бежали на крепостной вал, а женщины, дети и скот укрывались в лесных зарослях – своего рода кавказский «вестерн». Перестрелка продолжалась до наступления темноты. Несмотря на беспрерывные налеты черкесов, Армавир процветал, укреплялся и принимал новых жителей. Когда усмирение страны было почти закончено, город стал превращаться в крупный торговый центр. Мой прадед открыл здесь широкую торговлю сукном. Русские торговцы-перекупщики, черкесы-горцы, армянские купцы, приезжавшие с юга, охотно покупали его товар, потому что торговал он честно и не завышал цену. Но в жилах у этих людей текла горячая кровь, и приказчики в лавке были вооружены не только деревянными аршинами – отмерять ткани покупателям, но и пистолетами – отражать внезапные нападения черкесов.

Ребенком мой отец – его звали Аслан – лучше говорил по-черкесски, чем по-русски (впрочем, в доме все говорили по-черкесски). Единственный сын в семье (у него было три сестры), он проводил целые дни среди пастухов на дальних пастбищах, где паслись стада баранов и табуны диких лошадей. Там он научился джигитовать и бросать лассо – образование явно недостаточное для будущего наследника торгового дома Тарасовых. Мой дед, человек суровый и дальновидный, послал своего девятилетнего сына в Москву, в Коммерческий институт, совершенствоваться в русском языке и постигать азы торговли. Когда десять лет спустя отец вышел из стен этого заведения, московский лоск надежно скрывал истинную натуру потомка черкесов-гаев. Он говорил по-русски почти без акцента и был готов возглавить семейное предприятие. Встреча в Екатеринодаре (теперь Краснодар) с молодой девушкой, белокурой красавицей Лидией Абессаломовой, решила его судьбу: любовь с первого взгляда, быстрая помолвка, сказочная свадьба в Армавире. В городе только что провели электричество, и отец, чтобы придать больше великолепия церемонии, взял напрокат прожектор, использовавшийся во время царской коронации в Москве. Прожектор укрепили на фасаде дома и подсоединили к динамо-машине, находившейся в конторе торгового дома Тарасовых. Вечером свадебный кортеж, возвращавшийся из недавно выстроенной церкви, был внезапно залит ослепительным светом. Лошади испугались, горцы принялись взывать к Аллаху, нищие протягивали руки к сверкающим лучам, точно к потоку золота. За венчанием последовал праздничный пир, длившийся пять дней. На пятый день один из моих двоюродных дедушек скончался от несварения желудка, и праздник завершился. Гостей, живших далеко от Армавира, развезли по домам в специально заказанных вагонах.