Сергей Бережной - Сталкер Темной Стороны Страница 2

Начнем, пожалуй, с портрета.

Александр Щеголев, как сказал о нем Александр Житинский, «внешне на писателя не похож. Его можно принять за провинциального учителя ботаники, а еще больше он похож на петербургского чиновника начала прошлого века, какого-нибудь титулярного советника, о каких Гоголь писал: востроносенький, на носу очки, тщедушный и задерганный жизнью».[2]

Он возрос в болезненном шелесте ленинградских дождей. И первый его рассказ, который мне довелось увидеть опубликованным, назывался «Дождик». Он был включен в одну из немногих подборок рассказов членов ленинградского (тогда еще ленинградского) семинара молодых писателей-фантастов под руководством Бориса Стругацкого, прорвавшихся на страницы небольших литературных журналов — «толстые» центральные журналы подобные попытки прорыва тогда бодро отбивали. Впрочем, сейчас они делают это с не меньшим успехом.

В 1985 году Щеголев стал действительным членом семинара Бориса Стругацкого.

Вторая половина восьмидесятых. Время осторожных надежд.

Но эти надежды были для кого угодно — только не для Щеголева. Он вообще как-то ухитряется существовать без надежды — и при этом быть в своей прозе удивительно оптимистичным. Вспомните его детективы «Ночь навсегда», «Ночь, придуманная кем-то», «Инъекция страха»… «Любовь зверя». Казалось бы, в мире, населенном чудовищами, подобными тем, что описаны в этих произведениях, человек существовать не может…

Но ведь существует.

У Александра Тюрина, давнего друга и соавтора Щеголева, давным-давно была повесть «В кругу друзей» — о том, как обычный человек, наш с вами соотечественник и современник, становится вампиром. Ужастик? Что вы, сударь, проморгайтесь — это была комедия! Комедия безнадежности…

Собственно, что я знаю о безнадежности? Я всегда был чужд этого чувства, и оно отвечало мне тем же. Видимо, не било меня по голове достаточно сильно и достаточно часто… Да и не надо бы. Я лучше буду книги читать, где это ощущение описано.

Только — опять вопрос восприятия — достанет ли у меня жизненного опыта понять эти произведения хотя бы в первом приближении?

Впрочем, что это я — в приближении к чему? В любом случае я получу лишь частную версию перевода, каков бы ни был мой жизненный опыт…

Герой повести «Раб» выходит из Кельи. Выходит из самозаключения. Он попытался в одиночку уничтожить всех чудовищ своего подсознания, победить несовершенство в себе, обрести внутреннюю гармонию. Перевести свое мировосприятие на более совершенный, с его точки зрения, язык. Но стоит ему сделать шаг через порог Кельи — как окружающий мир, словно вода губку, напитывает его новыми страхами, порождает новые слова, которых нет в пересозданном героем языке…

Для того, чтобы жить в мире, внутренней гармонии недостаточно, нужно говорить еще и на языке этого мира. Если это мир монстров — учи язык монстров.

Среди чудовищ нужно быть чудовищем — иначе ты проиграешь. Но при этом нужно как-то исхитриться оставаться человеком. Иначе ты все равно проиграешь… Помните легенду о победителях Дракона, которые сами после этого неизбежно становились Драконами?

Уникальность Щеголева как автора в том и заключается, что его героям удается оставаться людьми, даже когда они Дракона побеждают — и становятся Драконами сами. Парадокс?

А может, все дело в том, что каждый и них, как и сам Щеголев, шагая по миру, залитому мраком, несет с собой весь свой свет? Иначе невозможно объяснить, откуда и герои, и автор черпают жизненные силы. Их не поддерживают ни ненависть, ни алчность, ни насилие. Любовь? Ее так легко растоптать. Творчество? Но что такое творчество в мире, где рукописи — извините, Михаил Афанасьевич, — горят, как ничто другое?

Где же та вечная батарейка, которая заставляет работать сердца в этом холоде?

Может, это тот самый внутренний язык Света, на который он переводит наречия окружающей его Тьмы?

Прозу Щеголева трудно воспринимать, стоя целиком на свету. Для того, чтобы приблизиться к истинному восприятию ее красоты, нужно пересечь терминатор и углубиться в ночь. Великий рыцарь-джедай Оби Ван Кеноби предостерегал от Темной Стороны Силы — наивный лепет. Или он прикидывался? Не мог же он не понимать, что Светлая Сторона Силы не может существовать без Темной Стороны — и vice versa. А потому без экспедиций на Темную Сторону не обойтись — хотя бы для того, чтобы эту Темную Сторону изучить…

Александр Щеголев почти в каждом своем произведении уводит нас, как Сталкер в фильме Тарковского, в экспедицию по Темной Стороне. Читатель может поначалу даже не замечать, как густеет распластавшаяся впереди на дороге его тень, но вдруг его спины касается покрытая инеем рука, и загробный шелест втекает в его мозг:

— Кто звал меня?..

Я, человек, как мне хочется верить, светолюбивый, при чтении прозы Щеголева испытываю странное чувство голода по свету. Меня гнетет весомость его мысли — как будто свободно висящие в тесноте подземного коридора черные камни, преграждают они мне путь к выходу. Перечитывать его книги я иногда просто боюсь. На уровне сознания — я не его читатель.

Но сознание — это далеко не самая сильная часть человеческой личности. Ее рациональная часть, которая так важна в машиностроении («…и в животноводстве!»), пасует перед проблемами, корни которых ушли в абсолютный мрак, в бездны иррационального.

Я не могу отречься от Темной Стороны, если не хочу считать себя обрубком некогда цельной личности.

Фрейд был прав — подсознание наше гораздо более могущественно, чем сознание, иррациональное действует сильнее, захватывает жестче, бьет точней. Экзистенциальность так и льется из этих текстов. Шаг к краю. Край пропасти — терминатор.

Читатель и не замечает, что уже шагнул туда, что его влечет в бездну, что света больше нет… Он не успевает перевести дыхание, сбитое упругим встречным потоком черного ветра…

И замечает только, что уже вышел — книга дочитана, вокруг — день.

И тишина.

И снег.

Даже в детской повести «Клетка для буйных», которая написана Щеголевым вместе с Александром Тюриным и удостоена премии «Старт» как лучшая дебютная фантастическая книга 1991 года, этот переход из света во тьму и обратно открывается перед читателем легко и незаметно. В городских сказках Каверина, например, все действие происходит «на свету» — потому-то так легко героям Каверина побеждать своих врагов. В «Клетке для буйных» герои побеждают кошмары на их собственной территории, в «сумеречной зоне», и тем более значима их победа над ожившими вещами, попытавшимися захватить над ними власть. Воплощения детских страхов продолжают нас преследовать всю жизнь, но никакой кошмар не будет тебе опасен, если ты его в детстве уже победил.