Джим Корбетт - Наука джунглей Страница 2

Некоторые звуки можно описать с помощью комбинаций букв или слов, как, например, «ку-у-и-и» человека или «тэп-тэп-тэппинг» дятла, но я не могу подобрать слова, которыми можно описать крик чурил. Если я скажу, что он похож на крик грешника в аду или умирающего в агонии — это ничего вам не объяснит, потому что ни вы, ни я их не слышали. Я не могу сравнить эти звуки ни с какими из услышанных в джунглях. Это нечто совсем иное, не связанное с нашим миром, потустороннее, леденящее кровь и останавливающее сердцебиение. В предыдущих случаях, когда я слышал этот вопль, то все-таки подозревал, что его издает птица. Я думал, что кричит сова, возможно залетная, поскольку в Кумаоне мне известен крик каждой птицы. Зайдя в комнату, я вернулся с полевым биноклем, который использовался во времена кайзеровской войны[2] для корректировки артобстрелов, и, следовательно, был настолько хорош, насколько может быть хорош бинокль. С его помощью я внимательно рассмотрел птицу. Я подробно опишу увиденное в надежде, что кто-то более сведущий, чем я, сможет ее идентифицировать:

а) по размеру птица была чуть меньше беркута.

б) она стояла прямо на своих довольно длинных ногах.

в) хвост ее был коротким, но не настолько, как у совы.

г) ее голова не была ни круглой, ни такой большой, как у совы, а шея не была так коротка.

д) на ее голове не было ни хохолка, ни «рожек».

е) кричала она с равными интервалами примерно в полминуты, запрокидывая при этом к небу голову и широко открывая клюв.

ж) оперение ее было совершенно черным или, возможно, темно-коричневым, но казавшимся черным при свете луны.

В оружейной стойке у меня был дробовик 28-го калибра[3] и легкая винтовка. Дробовик был бесполезен, поскольку птица находилась слишком далеко, а стрелять из винтовки я побоялся. При свете луны очень трудно точно прицелиться, и промахнись я, все, услышавшие отдаленный выстрел, уже никогда бы не усомнились, что крик принадлежит дьявольскому духу, против которого и пуля бессильна.

Прокричав раз двадцать, птица расправила крылья и, спланировав с дерева, исчезла в ночи.

Деревня безмолвствовала, и на следующий день никто даже не упомянул о чурил. «Когда ты находишься в джунглях, — предупреждал меня мой друг-браконьер Кунвар Сингх, когда я был еще маленьким мальчиком, — никогда не упоминай о тигре, иначе он обязательно появится». Потому-то обитатели предгорий никогда не говорят о чурил.

В двух больших семьях, проводивших зимние месяцы в Каладхунги, насчитывалось четырнадцать детей, не считая моего младшего брата, слишком маленького для того, чтобы жечь вместе с нами костры по ночам или купаться в реке. Из этих четырнадцати было семеро девочек в возрасте от девяти до восемнадцати лет и семеро мальчиков от восьми до восемнадцати, из них я был самым юным. Незавидное положение самого молодого среди мужчин доставляло мне массу неудобств, поскольку мне в обязанность вменялись страшно не нравившиеся мне занятия. Так как мы жили в Викторианскую эпоху,[4] то, к примеру, когда девочки отправлялись купаться на канал, являвшийся одной из границ нашего поселка, а делали они это каждый день, кроме воскресенья, — почему девочки не купались по воскресеньям, я не знаю, — считалось необходимым, чтобы их сопровождал мужчина, чей возраст не вызывал бы сомнений с точки зрения общественной нравственности. Я был избран жертвой и должен был носить полотенца и ночные рубашки девочек (в те времена не было купальных костюмов), охранять их во время купания и предупреждать о появлении мужчин, поскольку по противоположному берегу канала проходила тропинка, которой пользовались, если требовалось собрать в джунглях хворост для костра или при работах по очистке и ремонту канала. Русло канала, десяти футов шириной и трех футов глубиной, было выложено камнем, и там, где был небольшой отвод для орошения нашего сада, правитель Кумаона, генерал сэр Генри Рамзей углубил дно еще на несколько ярдов — до глубины шести футов. И ежедневно, перед тем как отправить туда с девочками, меня предупреждали, чтобы никто из них не купался в глубокой части канала. Чтобы войти в стремительно бегущую воду в тонкой хлопковой ночной сорочке и при этом соблюсти приличия, требуется большая ловкость. Достаточно сделать один неосторожный шаг и окунуться на трехфутовую глубину — а так делали все девочки, входя в воду, — как ночная сорочка вздувалась пузырем и взлетала над головой, к ужасу всех окружающих. Когда это происходило, а случалось такое довольно часто, мне было строго приказано смотреть в другую сторону.

Пока я охранял девочек, отворачиваясь от них, если возникала такая необходимость, остальные ребята, вооруженные рогатками и удочками, прокладывали себе путь вверх по берегу канала к глубокой заводи у его истока. По дороге они соревновались друг с другом, кто собьет цветок с верхушки дерева симул,[5] мимо которого они проходили, или кто первым попадет пулькой в фикус на берегу канала, причем попадание засчитывалось только в том случае, если по стволу дерева струйкой тек млечный сок — лучшая основа для птичьего клея. Попадались там и птицы, которых можно было подбить: хохлатые дронго, иволги и розовые скворцы, пьющие нектар из цветков симула; обыкновенные, темно-серые, с розовой головой длиннохвостые попугаи, которые общипывали цветы симула и, поклевав немного, роняли на землю, где их подбирали олени и свиньи; пестрые хохлатые зимородки, беспокойно летавшие, чуть не задевая поверхность воды в канале, а также, конечно, рыбный филин, приятель того, что жил на дальней стороне Кабаньего моста, — он обычно восседал на ветке священного фикуса, нависавшей над каналом. Насколько мне известно, он никогда и никого не подпускал к себе на расстояние выстрела из рогатки, что тем не менее не мешало все время по нему палить. Добравшись до большой заводи, можно было устроить там жаркое состязание и посмотреть, кому удастся вытащить больше всего рыбы с помощью импровизированных снастей, сделанных из заимствованных в рабочих корзинах матери или сестры ниток, согнутых булавок (кто не мог позволить себе настоящий крючок) и удилищ, вырезанных из молодых побегов бамбука. Рыбалка завершалась, когда запас теста, используемого как наживка, кончался или когда чья-нибудь неосторожная рука роняла его в воду. А с поимкой нескольких маленьких махсиров — наша река была полна рыбы — одежда торопливо сбрасывалась и все выстраивались на большой скале, нависавшей над прудом, и по сигналу ныряли в воду, чтобы наперегонки плыть к противоположному берегу. И вот в то время как остальные предавались этим пленительным занятиям, мне, находившемуся милей ниже по каналу, говорили, чтобы я наблюдал за другой дорогой, или делали выговор за то, что не предупредил девочек о приближении старого крестьянина, проходившего мимо с вязанкой хвороста на голове. Мой неблагодарный труд имел только одно преимущество: благодаря ему я знал все секретные планы девочек, устраивавших всевозможные розыгрыши над мальчиками обеих семей, и особенно над Дансаем и Нейлом Флемингом.