Лев Славин - За нашу и вашу свободу: Повесть о Ярославе Домбровском Страница 2

В Варшаве сейчас существует польско-советский институт. Сотрудники его собирали материалы о восстании 1863 года. Именно в этом Келецком воеводстве и соседнем с ним Варшавском удалось обнаружить имена сотен русских солдат и офицеров, осужденных царскими судами за участие в восстании. Кроме известного революционера Андрея Потебни (он выведен в моей повести), всплыло имя Трусова. В отличие от Потебни, он избежал гибели, скрылся за границу, стал секретарем русской секции I Интернационала. И еще множество русских имен — Краснопевцев, Богданов, Балахов, Левкин, Подхалюзин, Никифоров, Куприенко, Лашевич, Жуков…

Вот свидетельство участника восстания Казимира Зенкевича об унтер-офицере 28-го Полоцкого пехотного полка Якове Левкине; он командовал под кличкой «поручик казак Леткин» повстанческой ротой, состоявшей почти целиком из русских солдат:

«…Все командиры польских отрядов, где служил Левкин, ценили его чрезвычайно…»

Надежда Константиновна Крупская пишет в воспоминаниях о своем отце поручике Константине Крупском:

«Отец примкнул к тогдашней революционной организации офицерства, помогал побегам поляков, отводил свою роту в сторону, за что его чуть не пристрелил унтер…»

Связь России и Польши звучит глубоко современно в свете братской дружбы наших двух социалистических стран. Так же как и образ самого Ярослава Домбровского. Я не сомневаюсь, что, если бы его жизнь не была прервана так рано и он жил бы столь же долго, как другой генерал Коммуны и его друг — Валерий Врублевский (также один из персонажей моей повести), которому удалось ускользнуть от версальских мясоедов, — Домбровский, я уверен, стал бы марксистом. И в этом смысле его теоретическим семинаром было личное общение с передовыми русскими людьми того времени. А практическим стажем — его борьба в рядах парижских коммунаров.

Пользуясь своим пребыванием в Париже, я получил возможность прибавить к накопленным материалам о Домбровском и личное впечатление от мест, связанных с Парижской коммуной.

Было очень поучительно наблюдать жизнь Латинского квартала. Это средоточие студенческой молодежи и политических эмигрантов во все эпохи отличалось повышенной социальной отзывчивостью. В 1940 году, когда гитлеровцы оккупировали Париж, именно здесь, в подвалах Высшей нормальной школы, печаталась одна из первых подпольных газет, выпускавшаяся группой студентов. В эпоху, когда жил Домбровский, Латинский квартал был колыбелью коммунаров. Они слушали лекции о социалистических учениях на вечерних курсах на улице Отфей.

За столиками кафе горячо проповедовал будущий член Коммуны писатель Жюль Валлес, автор популярного у нас романа «Баккалавр» (вторая часть трилогии «Жак Вентра»). Но в ту пору кануна Парижской коммуны он еще не написал его, а был известен как автор смелых памфлетов, печатавшихся в антиправительственных газетах «Улица», «Голос народа».

Многим знакомо по-особому волнующее чувство, которое овладевает вами, когда вы видите места, известные вам до того только по книгам. Такое именно чувство охватило меня, когда, отъехав на несколько километров к западу от Булонского леса, я увидел Мон-Валерьен. Да, это тот самый старый форт Мон-Валерьен, который Коммуна, вопреки настояниям Домбровского, не захватила по беспечности в первый же день своей победы. А на следующий день им завладели версальцы. В дальнейшем Мон-Валерьен своим жестоким артиллерийским огнем причинял коммунарам крупные неприятности.

Да, Коммуна бывала временами беспечна или, по выражению Маркса, «совестлива». В письме к Кугельману от 12 апреля 1871 года Маркс писал, что, если парижские рабочие «окажутся побежденными, виной будет не что иное, как их „великодушие“. Надо было сейчас же идти на Версаль, как только Винуа, а вслед за ним и реакционная часть парижской Национальной гвардии бежали из Парижа. Момент был пропущен из-за совестливости. Не хотели начинать гражданской войны, как будто чудовищный выродок Тьер не начал ее уже своей попыткой обезоружить Париж!»

Это основная историческая ошибка Коммуны.

А вот другой пример ее «великодушия», несравненно более мелкий и частный, но остро волнующий нас, русских. В Париже в дни Коммуны застрял не успевший бежать барон Геккерен, иначе говоря, Дантес, убийца Пушкина. Он сделал карьеру при Наполеоне III, стал сенатором, был крайним монархистом и в дни Коммуны участвовал в монархической манифестации (эпизод этот в повести приведен). После манифестации Дантес пытался бежать из Парижа в Версаль. Он был схвачен солдатами-коммунарами. Офицер, к которому его привели, был настолько великодушен, что отпустил негодяя Дантеса. Есть чувства, над которыми годы не властны. Одно из сильнейших — горечь от неудовлетворенного возмездия за Пушкина.

Меня Мон-Валерьен привлек, как одно из мест действия моей повести. Но что привлекло сюда сотни парижан, которых я здесь увидел? Оказалось, что и здесь история побывала дважды. Во время гитлеровской оккупации тут были расстреляны многие участники Сопротивления, и Мон-Валерьен стал местом патриотического паломничества.

Я побывал и там, где двадцать первого мая версальцы вошли в Париж — у ворот Сен-Клу и Отэй. Здесь мне стал виден финал повести. До того я уже прошел рука об руку с Домбровским по годам его детства в тихом Житомире, сквозь военную муштру в Брест-Литовском кадетском корпусе. Вместе с ним я переехал в Санкт-Петербург и окунулся в революционную атмосферу подпольных кружков. Далее попали мы на жестокую кавказскую войну, и я наблюдал, как в боях растет выдающееся военное дарование Домбровского. Я присутствовал на его экзаменах в Академии генерального штаба и был свидетелем его блестящих успехов. Я последовал за моим героем в Польшу и пережил вместе с ним трагедию январского восстания. Мы с Домбровским сидели в варшавской тюрьме и бежали из московской тюрьмы. Наконец, я увидел его во Франции, где с отвагой революционера и талантом полководца он защищал Парижскую коммуну. Мне осталось самое тяжкое — пережить смерть Ярослава Домбровского, смерть в бою на перекрестке улиц Мирра и Пуассоньер, у подножия Монмартра.

Пусть читателя не удивят выражения вроде «мы вместе с Домбровским», «я пережил с ним трагедию»… Прошлое встает перед писателем со зрительной ощутимостью.

Вслед за Домбровским я поспешил на Монмартр, последний бастион обороны коммунаров. Монмартр, который парижане ласково именуют la butte (холм, пригорок), внешне все такой же, как и сто лет назад. Все те же низенькие домики с палисадниками, с балконами в цветах. Вдруг за углом кривой улочки — крошечный, тщательно возделанный виноградник. Облупленные стены, путаница узеньких переулков, очаровательный хаос. На вершине холма грандиозный собор — Сакре-Кёр, романская базилика с византийскими куполами. Домбровский не мог видеть собора, он был воздвигнут через пять лет после падения Парижской коммуны «во искупление ее греха». Этот памятник монументального ханжества тяжеловесен и безобразен. Недаром художник Ренуар на одной из своих картин, изображающей Монмартр, закрыл Сакре-Кёр листвой деревьев.