Андрей Ветер-Нефёдов - УБИТЬ СТИВЕНА КИНГА Страница 2

Как много, оказывается, всяких «если». А я ведь и не начал ещё…

Для тех, кто полагает, что важнейшая составляющая книги – это сюжет, написано много пособий. Самыми видными я бы назвал работы Александра Митты «Кино между адом и раем» и Линды Сегер «Как хороший сценарий сделать великим». Да, эти сочинения посвящены написанию сценариев, а не повестей и романов. Но именно сюжет в сценарии имеет первостепенное значение, потому что кино относится к индустрии развлечений и непрерывность действия есть основа основ этой индустрии. Писатель, посвятивший себя развлекательной литературе, тоже в первую очередь занимается сюжетом, ибо нет ничего увлекательнее для среднего зрителя, чем следить за похождениями жуликов, любовников, хулиганов, бандитов, наблюдать за конфликтом двух заклятых врагов или внезапно поссорившихся закадычных друзей. Грамотному построению таких сюжетов и учат книги о сценариях: как главный персонаж «преодолевает барьеры препятствий, добиваясь своей цели», проходя через множество «поворотных пунктов». Эти поворотные пункты связываются в цепочку и усложняют историю о том, как некто идёт из пункта А в пункт Б.

Сценаристы и режиссёры любят повторять, что сценарий принципиально отличается от литературы, но Александр Митта, рассуждая в своей книге о драматургии, ссылается в первую очередь на литературные произведения Достоевского, Чехова, Толстого. Классиков литературы он называет магами, а производство фильмов – индустрией. Массовая литература также является продуктом индустрии, продуктом штамповки, не имеющим отношения к искусству. И каждому начинающему писателю следует определиться в начале своего пути, хочет он заниматься творчеством или намерен лепить куличики из готовых форм и шить штанишки по лекалам, согласно провозглашённым ценностям моды. Жаждущий быстрой славы литератор легко добьётся успеха, когда вычислит ожидания толпы и начнёт строчить конъюнктурные сюжеты.

Легче всего впрыснуть в читательскую массу самые скандальные факты дня. На это всегда есть спрос. Толпа обожает сплетни. Но это никогда не превратится в глубокое произведение. Художественные произведения опираются не на сиюминутность. Классическая литература завоевала свой «статус» не проблемами одного дня. Скандалы затухают и забываются, а «вечные» вопросы остаются, их повторяют снова и снова, они будоражат умы, на них продолжают искать ответы. Если кто-то из мастеров художественной прозы и берётся за сиюминутные вопросы, то они служат ему лишь отправной точкой для глобальных обобщений. Отдельные события никогда не имеют веса сами по себе, ибо повторяются из года в год, из века в век. Самый интригующая история быстро забудется, если автор не превратит частный случай в событие общечеловеческого масштаба. Распятие иудейского бродяги, проповедовавшего любовь, по сей день служит материалом для литературных произведений, нередко скандальных произведений, протестующих против канонического подхода к истории об Иисусе из Галилеи. Они не боятся бросить в лицо читателю страшные вопросы и предлагают на эти вопросы свои ответы – часто на грани кощунства. Старая и хорошо знакомая история, но не она интересна, а размышления о ней.

В погоне за сюжетом многие авторы забывают о главном и быстро исписываются, ибо все сюжеты всегда ограничивают себя заданными обстоятельствами и условиями жанра. Сюжеты сосредотачивают внимание читателя и зрителя на действии, на «неожиданных» поворотах, за которыми чаще всего не стоит ничего, кроме стремления удержать внимание. Но стремление удержать внимание читателя – это лишь стремление, которое само по себе ничего не делает. Ну ещё один «неожиданный» поворот – и что? Сколь бы часто ни меняли тарелки на вашем столе в ресторане, сколь бы шустро и виртуозно ни крутились возле вас вышколенные официанты, ничто не утолит вашего голода, если тарелки пусты, и ничто не удовлетворит вашего эстетического вкуса, если вам предлагают только сухари.

Проблема внутреннего наполнения художественного произведения возникла не сейчас, так было всегда. Станиславский в одном из своих писем жаловался на неверное понимание актёрами сути произведения: «Они, привыкнув к современному репертуару, ищут прежде всего в пьесе действия, понимая под этим словом не развитие характеров действующих лиц, а развитие самой фабулы пьесы. Кстати сказать, наши артисты… подразумевают под фабулой пьесы движение или, вернее, беготню по сцене».

Ступая на писательскую тропу, следует понять, чего вы хотите. Понять свои желания. От этого будет зависеть, в правильном ли направлении вы пойдёте.

Люди часто заблуждаются, утверждая, что хотят стать писателями, актёрами, телеведущими. Они путают славу с профессией, они путают известность с призванием. Они путают результат с процессом. Мечты о популярности не имеют ничего общего с мечтой о труде. Между тем, писательский труд – это ежеминутная загруженность. Профессия писателя тем и отличается, что держит мозг в постоянном напряжении, впрочем, как и любая иная творческая профессия. Всё, что происходит вокруг, заставляет писателя думать. Мозг не прекращает целенаправленную работу ни на мгновение. Любое событие становится пищей для размышления. Писательство – это состояние непрерывной работы.

Для большинства же слово «успех» является синонимом слова «богатство», поэтому, мечтая о писательстве, они мечтают на самом деле о больших деньгах, которые можно заработать, сочиняя книги. И мне хотелось бы сказать таким мечтателям, что заработать деньги гораздо проще в другой области. Литература редко приносит деньги, зато даёт в избытке даёт испить горечь разочарования. Ожидания молодых литераторов оправдываются далеко не всегда. Всё зависит от того, какие у писателя ожидания…

Что же это такое – писательство, сочинительство? «Писательство – это не работа. Писательство – это искусство», – сказала Катрин Энн Портер. И это абсолютная истина. Только не следует путать искусство с богемной жизнью. Искусство – это труд, а богемная жизнь – бесполезное времяпровождение бездельников.

Ложась спать, я иногда не могу уснуть, потому что во мне не останавливается проигрывание сцен. Мои персонажи разговаривают во мне и не позволяют мне расслабиться. Они не просто беседуют, они оттачивают фразы. Если бы я умел, находясь в этом пограничном состоянии, записывать всё, что я слышу (хотя вряд ли это можно назвать словом «слышу»), я бы написал десятки томов. Но я не умею… Если я успеваю осознать, что вот-вот усну и утрачу навсегда то, что сейчас витает передо мной, то я поднимаюсь и в полудрёме бегу к письменному столу, чтобы наскоро записать то, чему я был свидетелем и слушателем мгновение тому назад. Воспроизвести всё дословно не получается. Я тороплюсь, поэтому получаются каракули, которые утром уже и расшифровать не всегда в состоянии, я тороплюсь и поэтому лишь помечаю мысли, а не записываю их подробно. Сцена, которая только что была ясная, красочная, рельефная, осязаемая, со всеми шорохами и запахами, теперь исчезает стремительно, как исчезают со стекла следы вашего дыхания. И я снова ложусь и снова погружаюсь в вязкость видений, не позволяющих уснуть. Должен признаться, что идеи и решения некоторых сцен, пришедшие в этом пограничном, «околосонном» состоянии – самые интересные.