Кондратий Биркин - Царь Иван Васильевич Грозный Страница 2

Вывод из сказаний Курбского тот, что оба они были мученики, пострадавшие за правду; по словам Грозного, тот и другой были опасные временщики, злоупотреблявшие царской милостью. Где же правда? Она как солнце пробивается сквозь облака, и нет надобности до нее доискиваться. Повторяем: при царице Анастасии Сильвестр и Адашев имели влияние на царя, влияние благотворное; после ее кончины их враги и завистники нашептали Ивану Васильевичу небылицы, обвинили недавних любимцев в отравлении Анастасии и погубили невинных. В лице Анастасии закатилось красное солнышко правды на святой Руси, воцарились мрак, кривда и злоба, и на место честных слуг царских явились крамольники, кромешники, палачи… В иных услужниках царь Иван Васильевич и не имел надобности. В первой части нашего труда мы говорили о спасении Цезаря Борджа от яду посредством купанья в горячей крови; Грозный излечился от своей скорби по царице Анастасии, выкупавшись в крови невинных жертв, казненных за соучастие с Адашевым и Сильвестром. На первый случай пало пятнадцать человек: вдова полячка Мария Магдалина с пятью сыновьями, обвиненная в связи с Адашевым и в чародействе; Данило Адашев с двенадцатилетним сыном и тестем своим Туровым; три шурина Алексея Адашева, братья Сатины; Иван Шишкин с женою и детьми. Натешившись давно не виданным зрелищем пыток и казней, Грозный сбросил свое горе с плеч долой и загулял, как подобает широкой русской натуре. В полной уверенности, что другой Анастасии не найдется не только на Руси, но и в целом мире, царь выписал себе новую жену с Кавказа в особе крещеной княжны черкесской Марии Темрюковны, прибывшей в Москву вместе с братцем татарином-идиотом, прославившимся у нас на Руси силою и обжорством. Выбор жены был, как говорится, самый подходящий; по красоте и злости Темрюковна была демоном в образе женщины. Родственное сближение Ивана Васильевича с татарской княжной не могло не иметь влияния на его неукротимые страсти; княжна и ее достойнейший братец внесли несколько новых элементов в сферу распутства, в которой вращался Грозный; за пресыщением, сладострастием естественным в царе, проявилось отвратительное извращение чувственного инстинкта, и он разнообразил наслаждения, переходя от неистовых ласк Марьи Темрюковны к баловству с Федькой Басмановым, женоподобным красавчиком, которому следовало бы ехать ко двору французского короля Генриха III, для увеличения когорты тамошних миньонов… Впрочем, и на Востоке подобные идиосинкразические субъекты существовали издревле, славились и доныне славятся на Кавказе под именем туксусов. Очень может быть, что Грозный возлюбил Федьку Басманова именно в угоду своей супруге, чтобы напоминать ей о милых нравах и обычаях ее родного края. О степени же расположения Ивана Васильевича к его любимцу можно судить по следующему факту: племянник Овчины-Телепнева-Оболенского Димитрий поспорил с Федькою и, раздраженный его дерзостью и заносчивостью, сказал ему:

– Я и мои предки служили царю с пользою, а ты – гнусною содомиею!

Оскорбленный красавчик пожаловался на своего обидчика царю, и голова Димитрия Оболенского на другой же день пала на плахе.

Таким образом, в стенах дворца через год после кончины царицы Анастасии поселились все возможные, даже, пожалуй, и невозможные пороки и мерзости. В ее чистом и опустелом тереме гнездилась, как хищная птица в голубином гнездышке, свирепая Марья Темрюковна; на половине государевой с утра до ночи не умолкали срамные песни, звон чаш, хохот; пиры сменялись пирами. Подражая цесарям римским, Грозный любил вместо десерта потчевать своих собеседников зрелищами не совсем приятными, но внушительными и назидательными. Ошпаривание горячими щами, тычок ножом, удар посохом, иногда подмесь яду в чей-нибудь кубок были забавами обыденными, без которых и веселье было не веселье. На один из пиров был приглашен между прочими престарелый князь Михайло Репнин. Когда все общество подвыпило порядком, присутствующие, надев маски, пустились плясать.

Репнин со слезами на глазах сказал Грозному, что подобные потехи неприличны христианскому царю. Грозный, надев ему на лицо маску, велел плясать и веселиться вместе с прочими, но Репнин, сорвав ее, истоптал ногами.

– Мне, боярину, безумствовать и бесчинствовать не приходится! – сказал он при этом.

– Так и убирайся вон! – крикнул Грозный, сверкнув глазами.

Через несколько дней Репнин, по царскому повелению, был зарезан в церкви у алтаря, за обедней, во время чтения Евангелия. Той же участи в ту же ночь подвергся на церковной паперти во время заутрени князь Юрий Кашин. Ни летописи, ни позднейшие историки, к сожалению, не объясняют, было ли при этих убийствах кощунство и осквернение храма делом случайным или то и другое были умышленными приправами злодейства. Последнее предположение кажется нам тем основательнее, что случаи глумления над святыней вовсе не исключительные во множестве разных подвигов Ивана Васильевича; свидетелями тому были престолы собора Успенского в Москве и Софийского в Новом городе. Другим подтверждением той истины, что для Грозного кощунство и богохульство были какой-то насущной потребностью, служат, во-первых, его житье на монастырский лад в слободе Александровской, резиденции опричнины, и бесчисленные синодики, разосланные им по разным обителям земли русской для поминовения казненных, им же самим названных невинно убиенными. Эти синодики, если бы их собрать и отпечатать, могут составить два больших тома в восьмушку мелкой печати. У Пушкина в «Истории Пугачевского бунта» приложен список жертв самозванца, но списку этому точно так же далеко до списка жертв Ивана Грозного, как самому Емельке Пугачеву до Ивана Васильевича… И то сказать: Пугачев свирепствовал только три года, а Грозный – с лишком двадцать лет; Пугачев был самозванец, а Иван Васильевич величался прямым потомком и преемником «Рюрика», даже Юлия кесаря. Большому кораблю большое и плавание!

Увидели, наконец, бояре, что царь не шутку шутит, что в казнях его и гонениях есть система, что главная его цель – уничтожение олигархии. Иван Васильевич, со своей стороны, сознавая, что приведение в исполнение его мудрого плана возможно только при соответствующем числе сотрудников, т. е. палачей, и, как человек гениальный, не откладывая дела, приступил к организации опричнины или почетного легиона заплечных мастеров, искусников по части пыток и разнообразнейших казней.

В воскресенье 3 декабря 1564 года царь выехал со всем своим семейством из Москвы в село Коломенское, где праздновал день св. Николая-чудотворца (6 декабря). Он взял с собою все свое имущество и огромную свиту. После двух недель пребывания в Коломенском царь отправился к Троице-Сергию; оттуда в слободу Александровскую. Оставшиеся в Москве духовные чины и бояре недоумевали, что бы могло означать это отбытие государя из престольного города, – и недоумение их разрешилось 6 января 1565 года при получении из слободы царской грамоты, в которой Иван Васильевич исчисляя все преступления духовенства, бояр, дьяков и детей боярских во время его несовершеннолетия, всем им поголовно объявлял свой царский гнев и опалу. Во изъявление таковых, гласила грамота, государь, покинув царство, намерен «где-нибудь поселиться, где Бог его поставит…».