Михаил Ульянов - Приворотное зелье Страница 2

Когда я работал над образом Наполеона, то читал обширную литературу о нем. Со страниц книг, и исторических и художественных, предстает в общем-то одна и та же картина: англичане ругают его, французы превозносят. К примеру, эпизод, когда Наполеон отступает со своей армией, незадолго до знаменитых Ста дней, англичане оценивают как проявление трусости. Французы же объясняют это как тактический ход.

Примеров искажения истории можно привести великое множество, достаточно обратиться к нашей собственной истории первой половины XX века. У всех на памяти, как мы писали и переписывали историю Великой Отечественной войны в угоду генсекам. Первым воякой Брежнева изображали. Сколько анекдотов по этому поводу ходило! Теперь и анекдоты забылись, и боевые подвиги полковника политотдела, тем более что никаких особых подвигов и не было.

Ради собственных амбиций власть имущие шли на преступную подтасовку исторических фактов.

Всем известно, что Буденный командовал Первой Конной армией. А была, оказывается, и Вторая Конная (поначалу Первая), о которой мы почти ничего не знаем, — под командованием Миронова. Сегодня, когда восстанавливается историческая правда, реабилитируются участники гражданской войны, выясняется, что история ее писалась по указке «великих» на их лад, в их интересах. Выясняется, не без воли на то Буденного Миронов был расстрелян, и о его подвигах история, естественно, умалчивает.

А как тот же Буденный протестовал против рассказов Бабеля о Первой Конной? Понятно, чего он боялся.

Театр, как и художественная литература, представляет собой в этом отношении большую силу. Исторические книги читают не все, в театр же ходят все. Помимо прочего, искусство воздействует и на чувства человека.

Театр вечен. Одно его поколение сменяет другое. Возникнув в глубокой древности, он дожил до наших дней и будет, несмотря ни на что, ни на какие кризисы и войны, существовать и дальше, потому что вечно жива душа его.

Театр бессмертен, потому что человечество не может остаться лишь с бездушным телевизором. Телевизор — великое изобретение, но он и страшная вещь, потому что замыкает меня в своего рода камеру, в которой я сижу, прикованный к мерцающему экрану, отъединенный от всех и всего. Без среды общения, без «обратной связи» — ни отзвука на мою реакцию, без человеческого дыхания, а значит — и без живой жизни.

Между зрителем домашним, который смотрит какой-нибудь спектакль и в то же время пьет чай или коньяк или возлежит на диване, и театральным большая разница. Театр — как храм. Можно молиться дома, но совсем иное молиться в церкви. Там можно произносить ту же молитву, но когда люди для моления собираются под одну крышу и над ними витает рой надежд — на Бога, на спасение, на справедливость, — они прикасаются к вечности, испытывают истинное блаженство.

…Поделюсь одним грустным наблюдением, большой болью своей. Вот говорят о сложности и трудности нашей сегодняшней жизни ученые, инженеры, учителя, медики, военные. О том говорят они, в каком чудовищном положении находится наша наука, производство, образование, медицина, армия… Но никогда, ни от кого из них я не слышал ни слова о состоянии нашей культуры. Не с той точки зрения, как живут актеры — они плохо живут, особенно на периферии, просто бедствуют, — а с точки зрения, каково живется самой нашей культуре.

Удивительно, что это никого не волнует. Сегодня за ответом на вопрос «как жить?» обращаются к экстрасенсам, колдунам, гадалкам. Концертные залы и экран телевизора заполонили шоумены, которые устраивают на сцене шабаш, истерику, доводя зрителей до исступления, припадков безумия, массового психоза. Люди бьются в падучей. Тысячи людей, как один, влюбленными глазами смотрят на своего кумира. А с того — пот градом, он шаманит, нагнетает ритм. Он работает. Ради своего пупка. Ну, не ради же искусства!

О вкусах не спорят, но их надо воспитывать — это бесспорно. Воспитание вкуса — в этом тоже высокое предназначение театра.

Театр сегодня, к сожалению, становится все меньше и меньше востребован. Это происходит и по той причине, что ему остро не хватает денег. Мы вынуждены поднимать цены на билеты, и многие истинные театралы из-за этого не имеют возможности ходить в театр. Получается, что мы — театр и зритель — как на расколовшейся льдине, и экономический ветер относит нас друг от друга все дальше и дальше…

Когда говорят о культуре, вернее, когда о ней не говорят, думая, что без нее можно выжить, меня поражает недальновидность людей, думающих так.

Действительно, без театра можно выжить. Но без духа не выжить, без веры не выжить, без надежды. Нельзя жить без красоты, без любви. Без всего этого обессмысливается сама жизнь.

Поразительное явление — театр. При всей своей легковесности, «игрушечности», картонных дворцах и бутафорском оружии он обладает большими возможностями. Разговор, который ведут на сцене актеры, их размышления о жизни, о человеке, его чувствах и поступках, его правоте и заблуждениях, о всем том, что его тревожит, обретает значение реальной помощи.

Поэтому театр, при всей своей условности, могуч и всесилен.

НАЧАЛО

В детстве я не мечтал быть актером.

Мальчишкам вообще, как мне кажется, больше свойственно мечтать быть теми, кого артисты играют, — героями знаменитых в те годы кинолент «Чапаев», «Броненосец „Потемкин“», «Путевка в жизнь»… Вряд ли кто из юных зрителей обращал внимание на имена исполнителей ролей, и то, что это игра, вряд ли приходило им в голову. Герой и актер сливались в их воображении воедино на коне с саблей наголо скакал сам Чапай, а не актер Борис Бабочкин.

Больше всего нас увлекал сюжет. Знаю по себе: сколько бы ни смотрел фильм, каждый раз, как впервые, с замиранием сердца переживал опасность, которая грозила нашим, сжимал кулаки при виде врагов, в избытке чувств, когда наши побеждали, стучал вместе с другими ребятишками ногами по полу.

Кино я любил, как и все мальчишки. А театр? О нем до пятнадцати лет я понятия не имел. Правда, в городок Тара, где мы жили, наезжала актерская труппа из Тобольска, и я видел несколько спектаклей в ее исполнении.

Представление давалось в огромном, типа ангара, помещении. Потолком в нем служила крыша, состоящая из пригнанных друг к другу лубяных реек. Когда шел дождь, капли воды ударяли по ним, как молоточки по цимбалам, и сквозь этот шум порой трудно было расслышать голоса актеров.

В самом тобольском театре я никогда не был, но знал его по фотографиям. Из резного дерева, сказочно прекрасный терем-дворец стоял на холме, на виду всего города. Театр был одной из главных достопримечательностей Тобольска, его гордостью. Но случился пожар, и он сгорел…