Александр Коноплин - Поединок над Пухотью Страница 2

- Извини, Глеб, я не то хотел сказать...

- А я то! Ты еще за мамкину сиську держался, а я уже воевал! Ясно? А то, что я не твой командир, так это только потому, что не хочу таким дерьмом командовать!

- А с какого он года? - спросил Стрекалов, кивнув на Карцева.

- С двадцать шестого. Сопляк!

- А ты?

Глеб покосился на Сашку и промолчал. Стрекалов засмеялся.

- Ладно, пойдем лучше за обедом.

- Принесут, - буркнул Богданов, заваливаясь на нары. Он был всего на год старше Карцева...

Минут через десять вернулись дежурный и его добровольные помощники. Впереди шел Моисеев, держа, как святыню, в вытянутых руках сверкавший чистым алюминием котелок. Командир расчета старший сержант Уткин молча достал из щели между горбылями медный колпачок от зенитного снаряда, подул в него и, сохраняя на лице выражение полного безразличия, принялся разливать водку в подставленные кружки. Остаток он, не меряя, вылил в свой котелок и отнес в угол, где находился его персональный топчан и рядом с ним маленький столик. Блиндаж, общие нары и общий стол строили бойцы расчета, Уткин же трудился только над этим уголком. Завершив его, он повесил в правом верхнем углу - как раз над столиком - портрет товарища Сталина в маршальском мундире, а чуть пониже его и ближе к изголовью - фотокарточку своей жены Настасьи Лукиничны - круглолицей и, по-видимому, очень полной женщины лет тридцати с хвостиком. С этого дня ее острые глазки неутомимо и зорко следили за всем, что делалось в блиндаже. Потом портрет Настасьи Лукиничны исчез. Предшествовало этому какое-то письмо, которое Уткин сначала перечитал несколько раз, чего не делал никогда прежде, а затем порвал в мелкие клочья. Место жены на земляной стенке блиндажа прочно заняла артистка Марина Ладынина.

Прежде чем выпить, Уткин обвел затуманившимся взором свой расчет.

- Ну як, хлопцы, воюемо?

Раньше он командовал расчетом, состоявшим из одних украинцев, и с тех пор частенько говорил, употребляя украинские слова.

- Воюемо! - отвечали "хлопцы" - выходцы из костромских деревень.

- Ну и добре. Смерть немецким оккупантам! Водка - сто "наркомовских" граммов - должна выпиваться единым духом. Те, кому это пока не под силу, настоящими солдатами, по мнению Уткина, считаться не могут. В его орудийном расчете таких оставалось двое: Сергей Карцев, по прозвищу Студент, и подносчик патронов рядовой Кашин. Первый питал к водке отвращение и не скрывал этого, второй из всех сил старался догнать остальных, но не мог: выпитая водка тотчас изрыгалась обратно.

- Не в то горлышко попала, - оправдывался Кашин, - но я ее одолею, вот увидите!

- Хрена два! - возражал Моисеев. - Душа твоя ее не принимает, а душа не девка, ее насиловать грех, так что лучше отдай свои сто граммов мне.

Обед - час тишины и покоя. Время обеда - все шестьдесят минут принадлежит солдату, и если дежурный попадется расторопный - успеет занять очередь к ротному котлу, - то от самого процесса принятия пищи, который занимает не так уж много времени, останется еще с полчаса, чтобы черкнуть домой, сбегать в соседний ровик к земляку, пришить чистый подворотничок или просто покемарить в уголочке, накрывшись шинелью.

В обед даже немцы молчат. Им тоже дороги эти шестьдесят минут. В это время не так опасно передвигаться по траншеям: в этот час обычно не стреляют.

Управившись с обедом в десять минут, Стрекалов остальные хотел употребить на сон, - писем писать было некому, - но неожиданно в землянку вошли командиры соседних орудий старшие сержанты Носов, Гусев и Чуднов. Первый нес под мышкой гармонь, второй - котелок с водкой, третий - только что распечатанную посылку.

- Принимай гостей, Митя! - закричал Носов и лихо перебрал лады.

- Чего это вы? - спросил Уткин, сразу узрев котелок. - Вроде бы радоваться нечему.

- Нечему? - Носов освободил одну руку. - А ну, считай! Лешку баба вспомнила, посылку прислала - раз, у Гусева баба двойню родила - два, мне сегодня двадцать восемь стукнуло - три, а последнее ты и сам знаешь.

- Чего еще? - спросил Уткин, оживляясь все больше.

- Как это чего? Немца-то гоним, голубчик мой Митя! Дай я тебя расцелую по-нашему, по-русски! А ну, ребята, садитесь! За Лешкину бабу, за Колькиных близнецов, за мои двадцать восемь.

- И за победу, - напомнил Гусев, протискиваясь поближе к печке.

- И за нее, родную, драгоценную! - Носов рванул мехи.

Солдаты гурьбой повалили к выходу. Когда гуляют командиры, рядовым тут находиться неловко.

Заместитель Уткина Сулаев тоже вышел со всеми, но его позвали обратно, и "к орудию" скомандовал на правах старшего Богданов.

- Приведем матчасть в порядок, - сказал он, - после меньше будет работы.

"Матчасть" - зенитное восьмидесятипятимиллиметровое орудие, поставленное на прямую наводку; снаряды слева - бронебойные, справа осколочные, позади, возле выхода из землянки, обычные зенитные дистанционные, на случай воздушного налета.

Богданов взялся за рукоятку затвора, большим пальцем утопил нажим, резким движением вперед провернул рукоять. Тяжелый клин опустился с глухим стуком. Богданов с минуту внимательно осматривал гладкие, обтекаемые стенки казенника. Светлая, похожая на вазелин смазка, называемая "пушсалом", была девственно чиста.

- Перекур! - сказал Богданов. - Нечего зря надрываться.

Из блиндажа высунулся Уткин, негромко позвал Кашина.

- Сбегай к старшине Батюку, скажи, командиры орудий просят его срочно прийти на совещание! - И, заметив, что Кашин намеревается махнуть напрямик через поле, погрозил ему пальцем. Кашин послушно скатился с бруствера и нехотя поплелся по ходу сообщения. Маленький рост позволял ему ходить всюду не нагибаясь.

Итак, кое-что из жизни батареи Стрекалов уже знал. Его командир слесарь из Любима. Заместитель командира Сулаев - бывший колхозный счетовод. Командир второго орудия Носов - одногодок Уткина - в прошлом каменщик. Командир третьего - старший сержант Гусев - плотник, Чуднов комбайнер. Все пятеро начали войну почти одновременно с Сашкой, но с первого дня службы находились в зенитной и другого рода войск не знали. Самым старым кадровиком на батарее был старшина Батюк, или, как его называли чаще, Гаврило Олексич, начавший военную службу в тридцать седьмом году и лишь недавно переведенный из пехоты в артиллерию. Когда дело не касалось стрельбы, Гаврило Олексич становился первым лицом на батарее, и все, в том числе командиры взводов, превращались в его подчиненных. Он царствовал все двадцать четыре часа, начиная с закладки крупы в котел и кончая раздачей добавок после ужина. Ночью он не спал и по привычке неслышно обходил посты, проверяя часовых. Лейтенанты - зеленая молодежь учились у него всему: приемам рукопашного боя, солдатским острым словечкам, выпусканию табачного дыма через нос, саперному делу, определению погоды на три дня вперед, наматыванию портянок, стрельбе из нагана и карточным фокусам.