Михаил Кириллов - Армянская трагедия. Дневник врача (декабрь 1988 г. – январь 1989 г.) Страница 2

Вернулся в госпиталь. С подполковником медицинской службы В. М. Емельяненко – преподавателем-терапевтом из ВМА – обошли все этажи. И в реанимационном, и в хирургическом, и в терапевтическом, и в неврологическом отделениях – повсюду раненые. В большинстве случаев поступившие с 7 по 11.12., реже переведенные позже из других больниц Еревана и республики. Были и те, что пострадали уже в ходе спасательно-восстановительных работ, – шоферы, летчики.

В палатах тесно, грязно, прохладно. Небритые мужики-армяне, грузные армянки. Похудевшие, бледные, но поправляющиеся. Тяжелые, те, что не умерли, – в реанимации. Часть больных выписана, часть отправлена в Москву, Ленинград, Омск… Сегодня отправили 11 чел., назавтра подготовлено столько же. Отправляют «Спасателем». Полагают, что к 5.10.01. госпиталь в основном освободится. Но работы еще много… И у меня появляются первые больные.

Армянин, которого откопали в Ленинакане с переломами ног, поправляется и несколько эйфорично, со слезами на глазах громко благодарит русский народ и-русских врачей.

На койке сидит полная женщина, расчесывает полуседые волосы. Ее история такова: она кассир в магазине, сидела у своей конторки на 1-м этаже. В один миг рухнуло 9-этажное здание, ее завалило. Лежала в завале, отделавшись ушибами, пока на 9-й день не откопали… Частенько плачет.

Рядом лежит другая. Ее с грудным ребенком завалило в доме. На 5-й день, лежа на ней, ребенок умер, все плакал. А ее с позиционным синдромом на 9-й день отрыли.

Быстро темнеет: декабрь. В штабе группы сидит народ, звонят телефоны, составляются и передаются сводки, обсуждаются новости, сменяются дежурные. Прибыл С. Б. Коробов – из лечебного отдела ЦВМУ, теперь он возглавит деятельность остающейся части группы усиления, работающей как в госпитале, так и в других стационарах Еревана, а также в зоне. Ужинаем в пищеблоке госпиталя. Холодище: сидим в шинелях, все холодное, кроме чая. Вечером, несмотря на предостережения, пошел на почту. Никогда за всю свою жизнь, если не считать Афганистана, не ходил по вечернему городу, как в разведку, вглядываясь и оглядываясь. И всего-то – телеграмму послать…

Заглянув в штаб, побрёл к себе в номер, куда еще утром забросил вещи. Залез под одеяло в спортивном костюме. День позади. Ясно: предстоит поработать с ранеными, особенно с теми, кто перенес синдром длительного раздавливания (СДР), взять под наблюдение реанимационную, посетить больницу Эребуни – госпиталь для септической травмы, съездить в медицинские учреждения Ленинакана и Спитака, заняться архивом – историями болезни тех пострадавших, которых в госпитале уже нет.

28.12. Утром —20°. Розовый туф и чистый снег. Дома с верандами, лесенками, мансардами, широкими балконами. На балконах висит белье, простыни, тюлевые занавеси. Молодая женщина отдирает белье, примерзшее к веревкам.

Утренняя конференция. Унылая сводка о поступивших и выбывших. Перепалка по поводу воровства продуктов у пострадавших. Раздражение: чувствуется, люди устали, работа была напряженнейшая все эти три недели. Начальник госпиталя – грузный, спокойный, медлительный добродушный человек с неизменной сигаретой во рту – до сих пор, с самого дня землетрясения, спит в госпитале на раскладушке.

Побывал в реанимационной на 4 койки. Оснащение обычное: ВЭКС, наркозный аппарат, «Фаза», кислород. Аппарат «искусственная почка» консервируется, хотя нефролог Николай Павлович Потехин и трансфузиолог Гранкин еще здесь. Из 220 пострадавших, поступивших в госпиталь, СДР отмечен примерно у 65, многим из них проводились сеансы гемодиализа.

Ночью умерли трое: вертолетчик – не дотянул до Ленинакана (не хватило бензина. Садился на склон, да неудачно, машина сорвалась и взорвалась); солдат с огнестрельной раной черепа; женщина, попавшая в аварию. Остался один: с политравмой (сотрясение головного мозга, перелом бедра). КамАЗ из Ленинакана сбил их машину. Поступил в госпиталь через 2 ч – привез таксист-армянин.

Команда: можно поехать в Спитак. Коробов берет меня. Долго ждали машину, но зато едем в великолепной черной «Волге». Долго пробираемся по городу: машин масса, людей полно. Такое впечатление, что никто не работает. Проезжаем театральную площадь. Как должно быть холодно солдату, стоящему здесь на посту.

Ереван – город на холмах, гор высоких не видно, тем более что постоянно висит смог. Шофер Вахтанг, красивый, толковый и разговорчивый парень, настроен доброжелательно. В разговоре выясняется, что отношение к военным разное: затаскивают в шашлычные, кормят, угощают, не считая затрат (особенно военных врачей), приглашают в гости, возят по городу, в целом очень благодарны и любят об этом громко заявлять вслух; другие – и их немало – открыто привязываются, провоцируют, требуют уйти из Армении. Слушаю, размышляю.

Спитак сейчас – самое больное место на планете. Уже чтобы прикоснуться к этому месту, стоило ехать сюда.

Дороги отличные, широкое шоссе неуклонно идет в горы. Движение транспорта напряженное. Подсчитал: на 100 м до 30–40 автомашин в обоих направлениях. Лес, доски, краны, бульдозеры на платформах, толь, цементные блоки. То и дело юркает «скорая помощь». Знакомые уже по телевидению и незнакомые разрушения. Они начинаются километров за 20 до Спитака, за Аштараком и Апараном. Сдвинуты крыши домов, обрушены стены, вывернуты камни, выщерблены парапеты дорог из туфа и мрамора. Полегли фермы. Чем ближе к Спитаку, тем обширнее и плотнее картина разрушений.

Перед въездом в город, раскинувшийся в лощине среди невысоких гор, покрытых глубоким снегом, горы каменного мусора. Здесь же расположилась автобаза. Основные улицы уже расчищены. Посты милиции при въезде и на каждом углу. Местного населения почти нет, практически одни мужчины. Целого современного здания – ни одного. Висят обрывки этажей. Дома с перебитым позвоночником, с выбитыми зубами, оскаленным кровавым ртом. На балконах и лоджиях подвешены связки лука, уже 20 дней висит белье. Обрушилась стена и обнажила анатомию квартир, в которые нельзя подняться. На оставшейся части пола новенький шифоньер, диван с подушками… Раздавленные блоками гаражей легковые машины, к которым 20 дней не наведываются хозяева. Полегли автобусные стоянки.

Контраст: солнце, горы, голубой снег, чистый воздух и гибель, смерть, тряпье, оборванные струны жизни. Покосившиеся фонари, выбитые стекла, осыпавшаяся черепица, продырявленные крыши. Холод, холод, обесчеловеченное жилье. Есть здания внешне целые, занавеси, стекла не выбиты, но в них не живут. Они опасны. Не видно собак.

Над городом как гимн – каменное величественное кладбище, которое пощадила стихия. У стен его сотни гробов – черных, белых – струганых, красных, детских, взрослых… Гробы лежат, стоят, громоздятся. Их явный избыток, хотя, по-видимому, еще не одна тысяча погибших не раскопана. Гробы уже начинают раздавать на доски для тамбуров к палаткам…