Петроний Аматуни - На крыльях Страница 2

Курсант покорно кивнул, и, не оглядываясь, слегка нажал на сектор газа. Шум мотора увеличился, а стрелка прибора скорости дрогнула и как бы сделала «полшага» вправо.

— Левый, — коротко приказал инструктор.

Иван плавно двинул рулями — и самолёт стал описывать в светлом зимнем небе круг, центром которого был лежащий на земле хуторок.

— Правый! — повелительно крикнул инструктор, когда, закончив левый вираж, Иван вывел самолёт на прямую.

Курсант плотнее обычного обхватил пальцами ручку управления, резче, чем следовало, двинул от себя сектор газа и с отчаянием, точно решившись на что-то почти безнадёжное, накренил послушный У-2 на правое крыло.

Но вместо глубокого виража самолёт безудержно опускал нос всё ниже и ниже горизонта. Иван почувствовал, как машину сильно потянуло в штопор, точно лодку, попавшую в водоворот, и невольно прижал ручку управления ближе к себе, как бы пытаясь удержать самолёт на этой высоте.

— Куда тянешь?! — надрывно звучал в ушах гневный голос Дубенского. — Хочешь сорваться в штопор? Отдай ручку, поддержи левой ногой, вот так...

Инструктор легко и почти мгновенно вернул самолёт в нормальное положение и вновь доверил управление курсанту.

— Не зажимай ручку, сиди спокойно! — нервно кричал он. — Следи за прибором и не теряй скорости.

Иван глянул на прибор скорости и с испугом заметил, как острая стрелка, словно издеваясь над неопытностью юноши, ушла влево. Горизонт спрятался под капот мотора, и впереди расстилалось только холодное, отчуждённое небо, как бы потемневшее от неудовольствия.

Воздух стал рыхлым, как вата, и в сердце закрался холодок неприятного предчувствия.

«Опять... — думал Иван, — опять у меня не получается правый вираж! Я теряю скорость... Но как быть? Что сейчас надо сделать в первую очередь?» — Он ожидал ответа на эти вопросы от своего инструктора, но услышал лишь глухое ворчание.

Ручка двойного управления в кабине курсанта, как бы по щучьему велению, рывком метнулась вперёд и влево, ножные педали «сами собой» задвигались размашисто и тоже резко, но потом их движения стали мельче и плавнее — горизонт вновь показался из-под мотора, занял положенное ему место у головки первого цилиндра, и укрощённый самолёт спокойно полетел по прямой.

— К чертям, — выругался инструктор, выведя самолёт из виража. — Мне надоело работать за тебя... Чего ты пошёл в авиацию, не пойму. Разве это полёт?! Ты даже представления не имеешь о том, что такое высший пилотаж... А ну держись, покажу тебе, как надо летать!

Самолёт энергично перевернулся через правое крыло вверх колесами, и мотор, громко «чихнув», затих. Теперь под ногами Ивана красовалось вновь повеселевшее небо, а над головой огромной белой простынёй, с лоскутами хуторов и перелесков, лежала земля. Нос самолёта стал не торопясь опускаться к земле, и неожиданную густую тишину нарушил нарастающий шорох морозного воздуха, скользящего по обшивке крыльев и фюзеляжа. Тонко и негромко запели стальные ленты-расчалки; от перегрузки Ивана так вдавило в сиденье, что в глазах у него запестрели чёрные и жёлтые круги. Рыча мотором, двукрылый У-2 вошёл в красивую петлю Нестерова...

За первой петлёй последовала вторая, третья, затем медленная петля с зависанием в верхней точке, когда Иван болтался вниз головой, удерживаемый лишь привязными ремнями; потом снова переворот, боевой разворот и, наконец, несколько свистящих витков штопора.

— Вот так надо летать! — горделиво крикнул инструктор и, убрав газ, приказал: — Давай сам входи в круг, рассчитывай и садись... — а когда самолёт уже планировал на посадку, то сокрушённо покачал головой, вздохнул и, как бы завершая прерванный разговор, иронически ввернул старое авиационное словечко:

— Пилотяга!

* * *

После полётов курсантов построили в несколько шеренг перед штабом Н-ской объединённой школы пилотов и техников ГВФ. К строю подошёл начальник штаба и, достав из кармана кожанки какие-то бумаги, громко произнёс:

— Тем, кого я буду вызывать, выйти из строя... Иванов!

— Я!

— Николаев...

— Я!

— Рублёв...

— Я!

— Гроховский...

— Я!.. — у Ивана больно сжалось сердце. Как в полусне, плохо понимая, что происходит вокруг, и не в силах подавить в себе вдруг вспыхнувшее волнение, он механически сделал три шага вперёд, повернулся кругом и замер, не поднимая глаз, видя впереди лишь носки сапог товарищей, стоящих в строю.

Когда вызвали пятнадцать курсантов и список был исчерпан, наступила пауза. Тишину разорвал протяжный зычный голос начальника школы:

— Напра-во!..

В ответ дружно щёлкнули каблуки обмёрзших сапог.

— В казарму... ша-гом... — снова пауза и точно пушечный выстрел — марш!

Пятнадцать юных сердец болезненно дрогнули и на мгновенье перестали биться: пятнадцать воздушных замков бесшумно рухнули и погребли под собой мечты о полётах, вынашиваемые с самого детства.

* * *

Всё описанное произошло в несчастливом для Гроховского 1932 году...

Отчаяние и тоска охватили начинающего пилота. Ведь он уже успел полюбить авиационную жизнь особенной, сильной и неугасимой любовью. За то, что делает она людей смелыми и гордыми, за то, что даёт она человеку власть над высотою, временем и расстоянием, а больше всего полюбил лётную профессию за то, что и в небе можно славно послужить своему народу.

Нет, не понял всего этого начальник школы, да и не хотел понимать, когда несколько дней, спустя после той своей команды — «В казарму, шагом марш!»— вызвал к себе курсантов, отчисленных по лётной неуспеваемости.

Дошла очередь и до курсанта Гроховского...

— Ну, — солидно сказал начальник школы, — убедился теперь, что рождённому ползать — летать не велено?

Молчал Иван, только на побледневшем лице обозначились крепкие желваки. Обидно стало ему, что человек, сидящий сейчас перед ним за массивным письменным столом, так вольно играет меткими словами великого Горького. Нет, не верил Иван, что когда Алексей Максимович написал эту фразу, он мог иметь в виду вот такого, как он, Гроховского, больше всего на свете полюбившего свою мечту о полётах. И неужели ошибся райком комсомола, посылая бывшего фабзаучника на учёбу в лётную школу?! Не может этого быть!..

Промолчал, проглотил горькую пилюлю и продолжал стоять на вытяжку.

— Но по теории у тебя оценки отличные, — сказал начальник школы. — Если хочешь, могу оставить тебя и перевести на техническое отделение?

Жарко сделалось Ивану от радости: не только техником готов он был остаться в авиации, а хоть часовым, — лишь бы ближе к самолётам! И тут же опять заветная мысль: «Останусь, а там всё же добьюсь своего...»