Александр ХАРЬКОВСКИЙ - ЧЕЛОВЕК, УВИДЕВШИЙ МИР Страница 2

Признаюсь: мне очень близок этот добрый, чем-то похожий на ребенка человек, известный путешественник и писатель. Его написанные по-японски сказки настолько проникнуты русским духом, что о них можно сказать: "…Здесь Русью пахнет". Понятно мне и его увлечение эсперанто. В эпоху революции многие увлекались этим языком, мечтая о том, что он поможет объединить разноязыких пролетариев всех стран. В числе эсперантистов были и большевик-дальневосточник Всеволод Сибирцев, и японский коммунист Акита Удзяку, и сам Лу Синь. А в том, что Ерошенко возлагал на язык эсперанто особые, подчас и несбыточные надежды, сказался максимализм слепого поэта. Автор книги поступает верно, когда, рассказывая о своем герое, не скрывает ни его увлечений, ни противоречий в характере Ерошенко: его несколько абстрактной веры в братство народов, наивный гуманизм – все, что слепой поэт преодолевал по мере своего идейного роста.

Документальная повесть Александра Харьковского – плод долгого труда и упорных изысканий. Он взялся за нелегкую задачу: рассказать о человеке, который сравнительно недавно стал известным у себя на родине. В 1977 г. Главная редакция восточной литературы выпустила "Избранное" В. Ерошенко. Однако и после этого ряд произведений (в их числе пьеса "Персиковое облако") остаются неизвестными русскому читателю. Я уже не говорю о жизненном пути слепого поэта – в СССР о нем долгое время знали лишь по небольшим журнальным публикациям.

Как же создавалась эта книга? Во-первых, автору удалось собрать многое из написанного Ерошенко на языках Запада и Востока – а это было весьма непросто, ведь слепой писатель публиковал свои произведения подчас в очень редких теперь журналах, печатавшихся либо выпуклым шрифтом, по Брайлю, либо обычным, плоским шрифтом. Во-вторых, эти тексты (что немаловажно) нужно было прочесть – большинство из них написаны либо по-японски, либо по-китайски, либо на эсперанто. В-третьих, необходимо было записать воспоминания друзей и современников слепого поэта, живущих в Англии, Франции, Германии, Японии, Бирме, Таиланде, Индии, Китае и у нас, в СССР – в Туркмении, на Чукотке. В-четвертых, все это следовало объединить определенной авторской концепцией. Немалую помощь оказали автору работы других исследователей творческого и жизненного пути В.Ерошенко (прежде всего Р.С.Белоусова), а также переводы, выполненные японоведами и китаеведами.

Рассказывая о творчестве Ерошенко на Востоке, А.Харьковский не только приводит много неизвестных даже нам, знавшим Ерошенко, фактов из жизни этого человека, но и знакомит русского читателя, насколько это возможно в объеме документальной повести, с произведениями Василия Ерошенко.

Всюду, где позволяет материал, автор книги оставляет читателя наедине с ее героем, давая высказаться самому Ерошенко. И этот прием мне кажется правомерным: читателю, мало знающему о Ерошенко из других источников (они немногочисленны), нужно знать, где в повести документированные факты, а где авторский домысел. А. Харьковский почти всюду предоставляет ему эту возможность. При этом автор широко пользуется воспоминаниями героя о его детстве, о путешествии по Чукотке, сказками и стихотворениями, написанными в России, Япония и Китае.

Должен признаться, что даже мне, знавшему Василия Ерошенко на протяжении большей части его жизни (в последний раз я разговаривал с ним в Москве, незадолго до его смерти), он по-настоящему открылся именно сейчас, после прочтения книги А. Харьковского.

А. С. Пушкин как-то заметил, что нет науки более занимательной, чем следовать за мыслями замечательного человека. Книга А. Харьковского предоставляет нам такую возможность. С ее помощью к нам возвращается наш замечательный соотечественник, поэт Востока – сын России. И предваряя рассказ о его жизни, я бы хотел, чтобы Василий Яковлевич Ерошенко, его судьба и его сказки, стали так же популярны в СССР, как они популярны на Востоке. Это была мечта и самого Ерошенко, видевшего в своей Родине сказочную "Страну Радуги".

Н. Н. Матвеев-Бодрый,

Участник Гражданской войны на Дальнем Востоке

Глава I. РОССИЯ (1890 – 1914)

"Я слепой. Ослеп я четырех лет от роду. С мольбой, весь в слезах покинул я красочный мир солнца. К чему это, к добру или злу, я еще не знал. Ночь моя продолжается и не кончится до последнего моего вздоха. Но разве я проклинаю ее? Нет, вовсе нет.

Слепой писатель мистер Хаукс писал в своем "Проклятии черной тропы": "Солнце в небе подарило мне видимый мир с его открытыми для всех прелестями – ночь раскрыла передо мной вселенную – бесчисленность звезд, бескрайность пространства, удивительную загадку жизни. И если ясный день познакомил меня с миром людей, то ночь приобщила к миру божьему. Конечно, она принесла мне боль, вселила в душу робость. Но только ночью я услышал, что звезды поют, почувствовал себя частицей природы и познал то, что управляет всем сущим".

Так пишет человек, который в детстве лишился ноги, а в пятнадцать лет ослеп. И все-таки, несмотря на все это, стал известным писателем-натуралистом и прославился в Америке своими рассказами из жизни зверей.

Мог ли я мечтать для себя о чем-то похожем? Живи я, как он, в лесном доме, среди родных и близких, быть может, и я когда-нибудь смог бы сказать о себе нечто подобное. Но, тоскуя вдали от полей и лесов, я вынужден жить в духоте и шуме гигантских городов… где уж сквозь их грохот пробиться тихому пению звезд и приобщить меня к таинствам природы!"

Так начинается автобиография Василия Ерошенко. Этот человек никогда не знал дня: только забрезжило утро, и для него сразу наступила тьма. И все-таки жизнь его началась со света. Четыре года он жадно смотрел на мир и успел вобрать в свою память и засохший лист, и персиковое облако, и орла, и бабочек, догоняющих солнце, – все то, что хранил затем в бесконечной ночи и оживил на страницах своих сказок.

Четыре года, много это или мало? Лев Толстой говорил, что несколько детских лет дали ему столько же впечатлений, сколько вся остальная жизнь. С не меньшим основанием мог бы сказать нечто подобное о своих зрячих годах Василий Ерошенко.

Пройдут годы. Ерошенко будет говорить: "Вчера я видел Токио", "Какой красивый город Пекин", "Чудесный вид открывается с Фудзиямы". Он "увидит" пагоды Моулмейна (1), снега Чукотки и пески Каракумов. И все потому, что памяти слепого будет с чем сравнить все это: в сердце его жили и солнце, и лица родных, изба и церковь за окном, деревня и лес, прозрачная речушка Оскол и снежные холмы Курского края – милая родина, где впервые – и так ненадолго – он увидел свет.