Жан-Кристиан Птифис - Истинный дАртаньян Страница 2

Отношение к Дюма как к несерьезному сочинителю, небрежно обращающемуся с историей, сильно затормозило процесс литературоведческого осмысления творчества этого писателя, которое всерьез началось лишь в последние годы. Чем объяснить такую предвзятость? Некоторые исследователи считают, что не последнюю роль в этом сыграла зависть собратьев по перу к чересчур плодовитому (более 500 произведений!) автору, пользовавшемуся колоссальной популярностью у публики. Думается, подобное однозначное объяснение недостаточно. Разве не было завистников у Гюго и Бальзака?

Возможно, помимо недоверия к легкости и плодовитости пера А. Дюма, следует отметить особенность его идеологической позиции. Сын республиканского генерала, участник революционных событий 1830 и 1848 годов, Дюма при этом дружил с наследным принцем Орлеанским, был принят в королевских домах многих стран Европы и даже претендовал на портфель министра культуры в правительстве Луи-Филиппа. Он фактически никогда не стоял на так называемой «активной классовой позиции» и всех людей, от последнего нищего до короля, оценивал по их человеческим качествам. Бурный, политически ориентированный век не мог не считать такую позицию легкомысленной. Эта же точка зрения по понятным причинам сохранялась в официальной советской литературной критике и политике советского книгоиздания: по данным Российской книжной палаты, вплоть до 50-х годов на русском языке вышло всего 34 книги Дюма, а цифру 100 изданий русскоязычный Дюма превысил лишь к 1977 году4. И это при том, что до революции выходили и отдельные издания романов писателя, и Полное собрание романов в 24 томах (84 кн.). Многие произведения А. Дюма, не соответствовавшие классовой позиции советских идеологов (например, романы о Великой французской революции), не переиздавались на русском языке с 1913 года и вплоть до периода перестройки.

Другим поводом для подозрительности критики к произведениям А. Дюма была их, так сказать, фривольность. «Нравственный педантизм» XIX века не желал мириться с сочувственным описанием «падших женщин» и галантных похождений великих исторических лиц. Дюма упрекали в том, что он хочет «подменить идеализм классиков низменным реализмом»5. Жизнь входила в литературу, пробивая себе путь вопреки сопротивлению устоявшихся, но устарелых принципов. Дюма-отец, как и его сын Александр, чья «Дама с камелиями» неоднократно запрещалась цензурой, помогал осуществить этот прорыв, однако сам Дюма не мог при этом не получить ярлык легковесного развлекателя публики.

Многие из соавторов Дюма и молодые писатели, чьи произведения он исправлял, делая из них шедевры, распускали слухи о том, что Дюма выдал их произведения за свои. Эти нападки слегка поутихли после того, как писатель выиграл пару процессов по такого рода делам, однако скандальность самих дел опять же сыграла на руку недоверию даже не к самому Дюма, а к его творчеству. Порицание произведений писателя и нежелание считать их «серьезной литературой» стали признаком хорошего тона у людей ученых, знающих и умеющих судить о культурных ценностях.

И вот создается потрясающий парадокс. С одной стороны, романы Дюма, и в первую очередь «Три мушкетера», оказывали и продолжают оказывать огромное воспитательное влияние на подростков и на многих взрослых, по данным психолога Ю. Н. Белехова6, помогают молодым людям в решении собственных проблем, дают нам настоящих литературных друзей, таких, как д'Артаньян. С другой же стороны, суровые мужи от науки строго поучают нас, что, дескать, Дюма – писатель несерьезный, малообразованный, историю толком не знавший и перевиравший ее почем зря. При этом как бы в подтверждение своих мыслей приводят высказывание самого А. Дюма, заметившего некогда, что история для него «только гвоздь, на который он вешает свои картины». Однако для того, чтобы повесить столь яркие, огромные и многоплановые картины, какими являются исторические романы А. Дюма, гвоздь нужен весьма крепкий и основательный.

Дюма, к его собственному сожалению, не имел возможности получить систематическое образование, но всю жизнь занимался самообразованием, поражая современников количеством прочитываемых книг и умением толково рассуждать на самые разнообразные темы. Работая над своими романами, Дюма изучал исторические труды О. Тьерри, Ф. Минье, Ж. Мишле, документы описываемой эпохи. Помимо перечисленных источников, использованных при работе над трилогией о мушкетерах, можно упомянуть, например, «Журналы правления Генриха III и Генриха IV», написанные придворным хронистом конца XVI – начала XVII века Пьером де л'Этуалем. Этот источник лег в основу трилогии о гугенотских войнах.

Помимо художественных произведений, А. Дюма писал и исторические очерки, вся беда которых состоит опять же в том, что они написаны живым, доступным языком, способным зажечь любого читателя, а не только историка-профессионала. Доступность изложения отнюдь не означает поверхностности самого исследования. По части анализа источников и обоснованности некоторых выводов Дюма ни в чем не уступал историкам-профессионалам своего времени, тем же Ж. Мишле или О. Тьерри. Другое дело, что с тех пор история шагнула вперед, осваивая все более новые методы и обнаруживая неизвестные ранее документы, и потому многое в представлениях историков XIX века кажется теперь устаревшим. Тут ничего не поделаешь. Это естественный ход исторического познания, который вовсе не должен ставить под сомнение добросовестность исследователей предыдущих поколений.

Один из ведущих российских исследователей творчества А. Дюма, президент существующего с 1992 года Российского общества друзей Александра Дюма М. И. Буянов поставил в свое время перед собой задачу проверить достоверность событий, фактов и реальность существования исторических лиц, во множестве описываемых Дюма в его книгах «Путевые впечатления. В России» и «Впечатления о путешествии на Кавказ». И что же? Оказалось, что за исключением ряда погрешностей в именах и названиях, ошибок в указании дат отдельных событий, естественных для незнакомого с русским языком иностранца, основной массив данных Дюма подтверждается историческими документами, материалами архивов и т.п.7 Более того, анализ текста показал, что Дюма не просто записывал свои собственные впечатления об увиденном, но предварительно знакомился со всеми доступными тогда исследовательскими публикациями о тех местах, в которые направлялся. Сходную оценку «Путевых впечатлений» дает в предисловии к их русскому изданию М. С. Трескунов, ссылаясь при этом на специальное исследование А. Жуковской8.