Виктор Пшеничников - Тропою джейрана Страница 2

Но пустыня не умерла: на смену дневным обитателям из нор и щелей выползали ночные. Вот алчно, взахлеб, наводя тоску и жуть, взвыл шакал за невидимыми уже, пропавшими в темноте барханами, и ему тотчас с разных сторон отозвались голодными голосами другие.

"Пора", - сказал самому себе Хаятолла и осторожно погладил резной темно-вишневый сердолик, когда-то найденный им у подножия древнего могильника.

Славили теплую ночь цикады. С цзирканьем носились над головой Хаятоллы летучие мыши, едва не задевая мальчика по лицу своими мягкими крыльями. Хаятолла всегда удивлялся их проворству и не верил в слепоту летучих мышей: иначе как они добывают себе пропитание и отыскивают дорогу к дому?

- Хаятолла! - вновь требовательно позвал отец.

- Я здесь. - Хаятолла вышел из-за арчи.

- Наконец-то! Иди в дом.

Хаятолла переступил порог, принюхался, не пахнет ли чем съестным.

- Где ты так долго болтался?

- Гонял сусликов по барханам, - не задумываясь, выпалил Хаятолла.

- Сусликов!.. Тебе уже скоро одиннадцать, а ты все еще занимаешься пустяками, как будто нет у тебя других забот! Поешь немного и ложись спать.

Неслышно вошла мать, поставила на плоский ящик из-под фугасных снарядов, когда-то подобранный отцом на дороге и теперь служивший им столом, чайник, пиалу, несколько ломтиков холодной вареной свеклы в тарелке и кусок вчерашней лепешки.

Наливая Хаятолле чаю, вздохнула:

- Может, завтра отцу удастся подороже продать на базаре ковер? Он собирается в Акчу.

- Завтра? В Акчу? - удивился Хаятолла, не переставая жевать.

- Говорят, сейчас там ковры в цене, и если не продешевить, то за наш можно получить хорошо. Дай-то бог... Не оставь его своими милостями, аллах, - подняла она глаза к потолку. - Тогда бы мы смогли рассчитаться с долгами и купить побольше рису к зиме. Далеко ли до холодов?..

- Что ты там бормочешь? - спросил отец, внезапно появляясь в доме.

Мать и сын промолчали, чтобы не навлечь на себя напрасный гнев отца, который за последнее время так изменился, что порой его даже трудно было узнать. Иногда он куда-то уезжал, бросая хозяйство и дом, а возвращался обычно сердитым и раздраженным, на людей смотрел мрачно, исподлобья и не произносил ни слова... А то к ним в дом стали наведываться по ночам какие-то люди, которые говорили шепотом и исчезали перед рассветом, когда кишлак еще спал... Чуяли мать с сыном, что к добру это не приведет, да только что им оставалось делать? Молчали...

- Чем болтать про всякую чепуху, лучше бы полила мне воды, женщина!

Мать взяла поблескивающий старой медью кувшин с узким высоким горлом и загнутым носиком, плеснула в подставленные ладони мужа.

- Мне нужна веревка. Куда она подевалась?

Мать сняла с крюка у двери туго скрученный жгут, молча подала, и отец вышел, бормоча что-то себе под нос.

"Тяжело ей, - с жалостью подумал Хаятолла о матери. - Вон сколько морщин. И седая стала совсем. Хорошо еще, другие мои братья давно выросли и разъехались кто куда, а я остался один, - все-таки ей меньше хлопот..."

- Не наелся? - Мать придвинула поближе к сыну тарелку с последним ломтиком свеклы, улыбнулась, видимо, вспомнив что-то приятное. - Знаешь, сегодня днем, когда ты пас отару, в кишлак приезжала русская докторша. Танкисты ее привезли. У дочки старейшины будто бы тиф, так, говорят, джаст сам вышел встречать шоурави*, а потом велел зарезать для них барана. Только они отказались от угощения, очень, говорят, торопились...

_______________

* Ш о у р а в и - советские.

Мать снова улыбнулась, кончиком платка вытерла глаза, поправила паранджу.

- Я как раз чистила ковер и не заметила, как шоурави остановились у нашего дома. Докторша эта подошла, спросила, где живет джаст... Ну я показала. Так знаешь, что сказала русская о нашем ковре? Что он ничуть не хуже знаменитого мервского и что нижние гели - самые красивые из всех узоров, их мог выткать только настоящий художник, мастер. Это твои гели, сынок...

Во дворе заорал ишак, раздалась ругань, и в дом вошел отец. Взгляд у него был рассеянным, руки дрожали, и мать поскорее ушла на свою половину, чтобы напрасно его не раздражать.

Отец долго смотрел на Хаятоллу, вроде бы не замечая сына, потом сказал:

- Хаятолла, завтра тебе надо встать пораньше.

- Я знаю, отец: ведь сейчас моя очередь пасти отару.

- Ты не понял. Отару погонит другой, твой сменщик, я договорился. А ты поедешь в город.

- В город? Но зачем?

- Я сам отвезу тебя к автобусу, а дальше будешь добираться один. Так надо. Путь неблизкий, так что ложись спать, не дожидаясь пятого намаза: я за тебя помолюсь. Аллах простит, ведь ты еще ребенок...

Мальчик выпрямился.

- Я чолук, - гордо и независимо ответил Хаятолла, незаметно дотрагиваясь до спрятанного на груди амулета. - А чолуки всегда встают до солнца.

- Да, это так, - не придавая значения дерзости сына, думая о чем-то своем, согласился отец. - Чолуки встают до солнца, чтобы пригнать отары на пастбище, пока прохладно. Такая уж это работа. Я сам был когда-то чолуком, знаю...

Внезапно глаза отца, отразив дотлевающий огонь углей закопченного очага, сверкнули незнакомо, опасно, как у больного.

- Но скоро, сын, тебе не придется вскакивать чуть свет и бегать дни напролет в услужении у пастуха. Да, скоро... У тебя у самого будет собственная большая отара и два... нет, лучше три чолука, чтобы они как следует смотрели за овцами и хорошенько берегли их от напасти и чужого глаза.

- У меня? Большая отара? Но зачем, отец? Мне не нужна отара! Я не хочу быть всю жизнь пастухом.

- Глупый! Кто говорит, что тебе придется быть пастухом? Ты станешь хозяином, станешь богатым, а богатые люди - сильные люди, им ни к чему самим пасти свои отары, на это всегда найдутся желающие - те же белуджи, или нуристанцы, они в таком деле великие мастера. А ты - пуштун и помни всегда об этом. Пуш-тун...

- Но я хочу учиться, отец! Я знаю наизусть "Бабур-наме", и мулла говорит, что по математике и письму я мог бы потягаться с пятым или даже шестым классом лицея...

- Я тоже когда-то слышал стихи из "Бабур-наме". Вот:

Хоть временем на краткий срок и вознесенный в рай

Вином победы, два-три дня всего хмелен твой враг.

Пусть кажется, что до небес он вырос, - не горюй;

Ведь низок он и будет вновь с землей сровнен твой враг.

Понял? "И будет вновь с землей сровнен твой враг", - разглаживая заросший волосами подбородок, с затаенным удовольствием повторил отец. Вот это мне по сердцу, а о чем другом даже и слышать не желаю. И ты тоже выбрось из головы свои дурацкие мысли. Когда у человека много денег, ученость ему ни к чему. Что даст она тебе? Кем ты станешь? Может, мирабом? Или уличным брадобреем? А может, муллой?..