Борис Джонсон - Фактор Черчилля. Как один человек изменил историю Страница 20

Генерал Гастингс «Паг» Исмей, секретарь Черчилля по военным вопросам, описал, как он провел с ним послеполуденные часы, наблюдая за сражением из бункера Королевских ВВС в Аксбридже: «Страх был тошнотворен. Когда наступил вечер, бой стих, и мы поехали на машине в Чекерс[29]. Первыми словами Черчилля были: “Не говорите со мной. Я никогда не был так взволнован”. Приблизительно через пять минут он наклонился вперед и сказал: “Никогда еще в истории человеческих конфликтов не были столь многие так сильно обязаны столь немногим”».

Черчилль просил о тишине не для того, чтобы просто предаться эмоциям. Как и любой другой хороший журналист в таких обстоятельствах, он хотел облечь свои чувства в слова и тем самым четко выразить их.

Начнем с возвышенного сочетания «человеческие конфликты» – это помпезное и типично черчиллевское иносказание обозначает войну. Затем мы переходим к коротким англосаксонским созвучиям. Давайте разберемся, какую смысловую нагрузку несут эти шесть слов.

«Столь многие». Кто эти многие? Имеется в виду страна в целом и те вне ее пределов, чье выживание зависит от Англии: покоренные французы, американцы и все, кто надеется, что Гитлер не победит.

«Так сильно». Какова мера нашего долга и чем он может быть отплачен? Черчилль подразумевает, что благодарностью – за защиту Англии, за пригороды, сельский крикет, теплое пиво, демократию, общественные библиотеки: все то, что делает страну особенной и чему угрожало гибелью люфтваффе.

«Столь немногие». Еще в древние времена возникло представление об исключительности героизма тех, кто малым числом сражается с превосходящим противником. «Мы немногие, мы счастливые немногие» (We few, we happy few), – восклицает шекспировский Генрих V. И в оперативной памяти Черчилля были также 1200 строк из «Песен Древнего Рима» Маколея, включая речь Горация Коклеса, сдержавшего полчища этрусков. «На том узком пути и трое могут тысячу остановить», – вскричал он.

Всем понятно, что в этом случае Черчилль отсылает к пилотам Королевских ВВС – их число было малым по сравнению с миллионами людей, находившихся в то время под ружьем, – к тем, кто поднимался в небо и часто не возвращался, определив тем не менее ход войны.

Это изречение превосходно – едва услышав, вы тут же запоминаете его, оно необыкновенно сжато и ритмически совершенно. Если пояснить, используя риторические термины, оно представляет собой классический нисходящий триколон[30] с анафорой, то есть повторением ключевых слов. Каждый речевой отрезок, или колон, короче предыдущего.

(NEVER IN THE FIELD OF HUMAN CONFLICT HAS)

So much been owed by

So many to

So few.

(НИКОГДА ЕЩЕ В ИСТОРИИ ЧЕЛОВЕЧЕСКИХ

КОНФЛИКТОВ)

Не были столь многие

Так сильно обязаны

Столь немногим.

Если вам интересен классический восходящий триколон, полюбуйтесь на бесподобное черчиллевское высказывание по случаю победы под Эль-Аламейном в 1942 г.:

Now this is not the end.

It is not even the beginning of the end.

But it is, perhaps, the end of the beginning.

Это не конец.

И даже не начало конца,

Но, возможно, конец начала.

Когда он откупорил этот триколон на банкете лорда-мэра, присутствовавшие рассмеялись от удовольствия и удивления. Ведь в этом случае последний колон для разнообразия дополнен хиазмом – он переставил местами «начало» и «конец», – что заставляет задуматься и способствует тому, что высказывание мгновенно становится цитируемым афоризмом. При этом по своей этимологии оно полностью англосаксонское.

Я останавливаюсь на этих риторических приемах, поскольку важно понять, что все великие речи в некоторой степени зависят от них. Но со времен софиста Горгия были те, кто утверждал, что риторические украшения сомнительны, так как они усиливают слабый аргумент и сбивают с толку слушателей.

Если вы послушаете Гитлера на YouTube, то обнаружите, что одна из его речей удручающе походит – по теме и структуре – на выступление Черчилля «Мы будем сражаться с ними на побережье»[31]. «Мы никогда не ослабеем, никогда не устанем, никогда не падем духом» и так далее. Но если сравнить внимательнее, сходство рассеивается.

Чего хочет Гитлер? Завоевания и мести. Какие эмоции пробуждают его речи? Паранойю и ненависть. Чего хочет Черчилль? Что же, это хороший вопрос – ведь, исключая тему выживания Британии в войне, он восхитительно расплывчат в своей телеологии, сколь бы возвышенна она ни была.

Он хочет «широких пространств и славных дней» или «широких, залитых солнцем высот». Ему нравится идея «определенно бо́льших периодов». Больший период – что это? Все звучит так, будто связано с ожирением. И что он подразумевает под «широкими пространствами»? Норфолк?[32]

Я думаю, что он сам не вполне понимал, чего хочет (эта проблема обострилась политически по окончании войны), кроме общего пожелания доброты, счастья, мира и сохранения того уклада, при котором он вырос. Кто касается эмоций, пробуждаемых его речами, – они были совершенно здоровыми.

Да, было много скептиков. Но для миллионов людей – искушенных и неискушенных – он использовал свое ораторское мастерство, чтобы наполнить сердца мужеством и вселить уверенность, что они смогут отразить самую смертоносную из известных им угроз.

Гитлер показал, какое зло способно нанести искусство риторики. Черчилль показал, как оно помогает спасти человечество. Уже отмечалось, чем отличались речи Гитлера и Черчилля: Гитлер убеждал вас, что он может все, Черчилль – что вы можете все.

Миру повезло: рык был услышан. Речи Черчилля заслужили ему бессмертную репутацию и бессмертную популярность. Конечно, ему нравились аплодисменты, в каком-то смысле составление речей было для него сродни привычному поиску будоражащих приключений.

Он хотел риска, непосредственного контакта, адреналина – и восторженного приема. Многие люди так устроены, многие исполнители живут только ради своей публики. Их любят миллионы, но зачастую они оказываются чудовищами в личной жизни.

В случае Черчилля это было решительно не так. Он не только увлекал за собой широкую публику, но и заслужил беззаветную преданность тех, кто был ему наиболее близок.

Глава 8

Настоящее человеческое сердце

94 процента времени в Лондоне не идет дождь. Увы, сейчас не то время. Я промок. Мой синий костюм стал черным, он блестит от воды, а ботинки издают чмокающие звуки, когда я слезаю с велосипеда и прохожу впечатляющие ворота из портлендского камня.

Всю дорогу по Ромфорд-роуд я ехал на велосипеде, проезжая окрестности, несколько изменившиеся с той поры, когда здесь был Черчилль, – мимо мечетей и магазинов, продающих сари и кебабы, а также все связанное с мобильными телефонами. Я приехал на кладбище лондонского Сити, находящееся в районе Уонстед.

«Я ищу могилу», – говорю я у ворот. Меня заверяют, что здесь неплохой выбор. «Тут похоронена Дама Анна Нигл, – любезно говорит парень в фуражке, – и сэр Бобби Мур, и две жертвы Джека Потрошителя». А также тысячи других.

Куда ни глянь, надгробия и памятники викторианской эпохи из мрамора, порфира и гранита. Некоторые имена размыты временем и кислотным дождем, и несколько минут я тревожусь, что мне предстоит кошмар, как на парковке в аэропорту, – буду часами ходить по ухоженным дорожкам и все сильнее промокать.

И вдруг я вижу ее – могилу, точно отвечающую описанию. Я шлепаю к ней по траве и убеждаюсь – это она. Простой крест на квадратном постаменте, а перед ним прямоугольник свежевозделанной земли с несколькими луковицами цветов. Я понимаю, что за могилой приглядывают. Наклонившись, читаю надпись у подножия постамента. И вижу имя Уинстона Спенсера-Черчилля.

Но тело Черчилля, разумеется, погребено не здесь. Оно в другом месте – в Блейдоне, графство Оксфордшир. А я – у места упокоения той, кого он очень нежно любил.

Какое-то время я стою неподвижно. Дождь прекратился, но капли продолжают падать на меня с каштановых деревьев. Я размышляю о женщине под ними, ее страстных отношениях с Черчиллем и его чувствах к ней.

Я здесь, чтобы найти ответ на важный вопрос, применимый к каждой известной личности, да и, пожалуй, его можно назвать ключевым в отношении любого человека. В случае Черчилля у этого вопроса особое значение, ведь столь многие люди (а не только журналисты и писатели) явно или тайно рассматривают Черчилля как образец для подражания, ищут в его жизни вдохновение для своей. Вот почему нам необходимо разобраться в сущности Черчилля.

Однажды вечером я рассказывал о нем друзьям и говорил о его храбрости, языковой гениальности, неукротимой энергии. «Да, – сказал один из друзей, медленно откидываясь назад, – но каково было бы познакомиться с ним? Точнее, он был хорошим человеком?»

Что же, я могу об этом рассказать, потому что за несколько месяцев до того я действительно познакомился с ним.