Александр Александрович Богданов - Коллектив авторов Страница 20

В «марксистско-ленинской философии» шла ожесточенная борьба с «богдановщиной». Борьба с ней как с «теоретической основой правого уклона в партии» (т. е. с группой Николая Бухарина, Алексея Рыкова, Михаила Томского) была объявлена «актуальной задачей», а на XVI съезде ВКП(б) в июле 1930 года «богдановщину» определили как «идеалистическую фальсификацию марксизма, смыкающуюся с реакционной буржуазной наукой».

В это же время фамилия Богданова исчезла из названия Института переливания крови[14]. Его работы не переиздавались, были отправлены в библиотечные спецхраны, где находились до конца 1980-х годов, когда интерес к ним и их автору вновь возник. «В досоциалистические времена, – писал Богданов в “Красной звезде”, – марсиане ставили памятники своим великим людям, теперь они ставят памятники только великим событиям». Что же, таким памятником ему самому является возникшая во многом благодаря «коммунисту с Марса» советская служба переливания крови, ставшая вскоре одной из лучших в мире. Хотя мало кто помнил, что она берет свое начало в богдановских мистических и утопических размышлениях о тайнах крови, коммунизме на Марсе, «красной звезде», «всеобщем братстве» на крови и общем прекрасном будущем Земли и Марса.

В. В. Попков

Наука и вера Александра Богданова[15]

Александр Богданов рано ушел из жизни (1873–1928). Николай Бухарин так отозвался на его смерть: «Экономист, социолог, биолог, математик, философ, врач, революционер, наконец, автор прекрасной “Красной звезды” – это во всех отношениях совершенно исключительная фигура, выдвинутая историей нашей общественной мысли. Ошибки Богданова вряд ли когда-нибудь воскреснут. Но история, несомненно, отсеет и отберет то ценное, что было у Богданова…»[16] Но историю делают и пишут люди, и в наши дни об А. А. Богданове (Малиновском) знают что-то и помнят очень немногие. Это закономерно, но несправедливо. Закономерно, потому что память всегда проигрывает времени. Несправедливо, потому что на личность и идеи Богданова, попавшего в жернова политической борьбы начала ХХ века, на его родине на долгие десятилетия лег камень забвения. Это далеко не первый случай, когда слишком жесткие мировоззренческие принципы, господствующие в ту или иную эпоху, оказываются препятствием для исследователя.

В истории науки несть числа примерам, когда передовые теории не могли пробиться через частокол внутренних или внешних запретов. Так произошло и с идеями Богданова.

В конце 80-х годов ХХ века, когда были сняты все запреты, вдруг обнаружилось, что многие из идей Богданова уже обрели других авторов. Общая теория систем была разработана Людвигом фон Берталанфи, ставшим признанным основателем этой области науки, учение об особой роли организованности в виде ядра и пластичной оболочки в геополитической трактовке было представлено миру И. Валлерстайном в его идее центра и периферии, учение об организующей роли хаоса (стихии в терминологии Богданова) стало центральным пунктом синергетики с несчетным числом авторов, среди которых в силу активной популяризации своих взглядов наиболее известен И. Пригожин. А что же Богданов? Известно, что ценные утверждения, неважно, кто и когда их сформулировал, теряют всякое значение, если они не оказывают никакого влияния на широкие массы специалистов. Именно это произошло с тектологией (всеобщей организационной наукой) и ее философским основанием – эмпириомонизмом. В огромной степени важные и выделенные именно Богдановым понятия (эгрессия, ингрессия, дегрессия, подбор, подстановка, биорегулятор и др.) остались бездействующими. Почему же так произошло? Известно, что ни одна из дедуктивных теорий не имеет какой-то одной системы фундаментальных понятий и какой-то одной системы фундаментальных предпосылок; обычно имеются несколько равновозможных, т. е. таких систем, из которых с одинаковой вероятностью можно правильно вывести все доказательства. Сами по себе демонстрируемые предпосылки и новые определяемые понятия являются таковыми только относительно определенного принятого порядка или логики исследования и прекращают (по крайней мере, частично) быть таковыми, если принимается другой порядок. Так, в уже упомянутой общей теории систем Берталанфи была избрана иная система понятий и предпосылок, более понятная научному сообществу и в большей степени вписывавшаяся в традиции западного мышления. Хотя ее принципы (целостность, изоморфизм, организация) как метатеоретической концепции уже были изложены в тектологии Богданова, основателем общей теории систем считают все-таки Берталанфи, а не автора тектологии.

Богданов принадлежал к редкому и тогда, и ныне типу ученых-энциклопедистов. Отсюда, в частности, проистекают и трудности в понимании содержания эмпириомонизма[17]. За последние 50–70 лет все привыкли к тому, что глубокие научные идеи, как правило, рождаются на стыках наук и требуют междисциплинарного подхода. Но совсем иной ситуация была в начале XX века: в это время исследователи редко выходили за рамки своих четко очерченных дисциплинарных областей. «Эмпириомонизм» Богданова, главная задача которого состояла в разработке единой, монистической философской теории человеческого опыта – как физического, так и психического, для реализации своей основной цели требовал постоянного и весьма обстоятельного обращения к материалу самых различных наук. И во время публикации этого богдановского труда, да и сейчас, для чтения и понимания его содержания требуются знания в области психологии, математики, лингвистики, биологии, политической экономии, социологии и т. п.

К 1906 году вышли в свет три книги Богданова, содержащие ряд статей, объединенных под общим названием «Эмпириомонизм». В противоположность материализму Плеханова – Ленина, эмпириомонизм не признает трансцендентной границы между миром и нашим познанием. Локализация ощущений «в нас» – не данные опыта, а теория, и притом теория, по мнению Богданова, неудачная. В самом деле, тот мир, который мы знаем, построен так, чтобы видеть самого себя. Но чтобы иметь возможность делать это, он, очевидно, должен быть миром двойственности. В нем выделены два состояния: одно состояние, которое видит (это прежде всего человек, но, в общем случае, любое живое существо, наделенное когнитивными возможностями), и другое, которое является видимым (окружающий мир). Можно сказать, что мир, несомненно, является самим собой (т. е. неотделим от самого себя), но при любой попытке увидеть себя как объект он, несомненно, должен действовать так, как если бы он был отдельным от самого себя. Так как у людей нет других способов, кроме чувственного восприятия, чтобы изучать действительность, то на самом деле они, конечно же, одно и то же. Нет такого чувственного восприятия, которое не было бы осознанием действительности, и, конечно же, нет осознания, которое не являлось бы чувственным восприятием действительности. И поскольку нельзя применить разделение на действительное и недействительное к чувственному восприятию то в общем