Проза о неблизких путешествиях, совершенных автором за годы долгой гастрольной жизни - Игорь Миронович Губерман Страница 20

А в театре этом, очень в городе любимом, с неких пор стал художественным руководителем поразительного таланта режиссер Игорь Тернавский, мой давний приятель. Он театр этот до неузнаваемости перестроил (красота внутри такая – радуется сердце), а совсем недавно заменил и двери, поскольку в подвале расположились театральные мастерские и людям ни к чему такая память.

Я же по тому тюремному коридору мимо тех дверей успел походить, и у меня так было сладостно и смутно на душе от личных оживающих воспоминаний, что я Игоря совсем не одобряю. Кажется, и он жалеет тоже: памятники надо сохранять, подвал тот для экскурсий был бесценен – подлинно российский палимпсест.

Игоря часто спрашивают, не опасается ли он, что зловещая аура этого жуткого здания влияет как-то на атмосферу в театре. Нет, отвечает он уверенно, детский смех и детская радость смывают начисто любую ауру.

Услышав это, я подумал: не потому ли российское телевидение своими передачами так усиленно старается вызвать у вполне взрослых зрителей именно детский смех и детскую радость?

Пермь – единственный в мире город, с чьим именем связан целый геологический период в жизни нашей планеты. В середине девятнадцатого века тут побывал известный в то время английский геолог Родерик Мурчисон. Исследуя этот край (и двадцать тысяч километров по нему нагуляв), он обнаружил мощные отложения красноцветных глин, песчаника и чего-то еще – приметы некоего геологического периода, который не был до него учеными описан. Он назвал этот период пермским. И добавлю ради красного словца, чтобы нечаянно блеснуть осведомленностью, что это был конец палеозоя – приблизительно двести пятьдесят миллионов лет назад. Здесь поднимались горы, оттесняя море, море высыхало, и отсюда эти неизмеримые запасы соли под землей.

Уже цвела повсюду жизнь, гуляли меж хвощей и папоротников древние ящеры гигантских размеров и невероятных наружностей, а климат был почти тропический. Найденные тут во множестве кости этих ящеров, а также многие виды окаменевших растений и насекомых (в частности – огромных тараканов) по сию пору радуют ученых изобилием. Одну прекрасно слепленную фразу явного пермяка-патриота я даже выписал из просмотренной книги: «А в областях с более холодным климатом тараканы редки, малоразнообразны и имеют мелкие размеры». Забавно было повторять эти надменные слова, топоча по снегу и трясясь от ветра по дороге из библиотеки в гостиницу.

И было ощущение все эти дни нечаянного отдыха, что я бездельничаю праведно и занят тем, чем должен заниматься. Как тот безвестный симпатичный работяга, написавший, объясняя свой прогул: «Вчера не вышел на работу, потому что думал, что вышел».

А еще в этих краях издавна выплавляли медь, отчего и назначено было стать городом этому пустынному месту.

Древние мастера уже в четвертом – третьем тысячелетии до н. э. умели отливать из меди плоские изображения разных зверей и птиц, людей (порою всадников) и неопознаваемых животных. Это старинное литье (при том что сохранились артефакты возрастом постарше, седьмой – девятый века) – художества поразительного, недаром Строгановы его стали собирать (и ныне почти вся эта коллекция хранится в Эрмитаже), а названо оно – по имени опять же города – «пермский звериный стиль».

Нет, не иначе как какой-то Божий свет сиял над этими местами в разные столетия и годы: я теперь о деревянной скульптуре восемнадцатого века хоть бы мельком, но хочу упомянуть. О «пермских богах».

Уже, наверно, раз шестой сюда приехал и снова я с немым обалдением смотрел на это совершенство резанных по дереву фигур.

Я вообще люблю резьбу по дереву и в разных городах Европы с наслаждением торчу в музеях возле раскрашенных фигур разных святых. Жаргонные слова об удовольствии – «тащусь я от этого» – наиболее точно передают мои ощущения. Так вот, от пермских изваяний я тащусь сильней, чем от других. Скуластые, немного плоские их лица (а порой и чуть раскосые глаза – ведь местные изображались люди), их позы, жесты выразительны настолько, что словами ничего не передашь, каким ни будь искусствоведом. У меня же лично сокровенный способ есть, чтоб выразить очарование и чувства выплеснуть: я по возможности негромко пару нецензурных слов произношу. И мне легчает.

Здесь когда-то жил загадочно исчезнувший народ («звериный стиль» они как раз затеяли) – чудь, это предки нескольких народностей сегодняшних. О них есть миф, что при крещении языческого местного населения они ушли под землю, чтобы остаться в прежней вере.

И грех не рассказать о некоем сугубо пермском мифе. Это редкий (очевидно) случай, когда миф (кошмарно впечатляющий) родился и разросся из чьей-то шутки. Прямо в наше время, когда мифы сотворяло разве что правительство страны (про то, как мы отлично все живем и как нам на планете все завидуют). На углу двух улиц высится в Перми десятиэтажный дом (и башенка со шпилем) архитектуры сталинских времен – знаменитая на весь город Башня смерти. Популярный в народе миф гласит, что на этом месте еще во времена Ивана Грозного были пыточные камеры (когда и Перми-то не было!), и что останки замученных тут людей скопились под землей, и что тайные подземные пути отсюда тянутся ужасно далеко, и что даже в стены здания вмурованы тела погибших, и много ужасов иных. В реальности зданию совсем немного лет. Его построили в пятьдесят втором году – и с той поры здесь угнездилось областное управление Министерства внутренних дел. Конечно, у ребят этих вполне дурная репутация, но все-таки почему же корни мифа, столь кошмарного, в седую древность тянутся?

Проста причина и забавна и о силе меткого слова свидетельствует. Как раз в то время, когда появилось здание, весь город (как и вся страна) смотрел фильм «Башня смерти» – по пьесе Шекспира «Ричард Третий». И шутник какой-то Башней смерти окрестил действительно зловещий этот дом. Весьма рискуя, кстати (год пятьдесят второй, заметьте, чистая 58-я за такую шутку). Название, естественно, приклеилось. И стало обрастать мифами.

Мифы и нынче появляются в Перми. Что связано с гордыней, обуявшей патриотов города. Наверно, с той поры еще гордыня завелась, когда отлили тут царь-пушку, весившую не только на сто четыре тонны больше, чем знаменитая московская (каких-то жалких сорок тонн), но еще и стрелявшую, в отличие от столичной неудачницы. Ядрами в тридцать пудов. Ну как тут не зародиться тайной гордыне?

В каком другом городе мелкая речушка, отделяющая старый город от кладбища, называется Стикс?

А на деревьях, спиленных в здешних окрестностях, стоит вся Венеция – это знаменитая