Лидия Осипова - Дневник коллаборантки Страница 20

Беднова стала немедленно со мной заигрывать, но я ее отчитала и ушла к себе в подвал. Чем-то все это кончится. Пока комендантом лагеря будет этот офицер, я буду иметь свой паёк в бане, а как только он сменится, меня Беднова и Управа слопают. Чорт с ними, нет уже никакого терпения. Всюду у немцев пролезает самая [паскудная сволочь] дрянь и старается через этих дураков свести свои счеты с народом. Лизали пятки большевикам, а теперь мстят за это ни в чем неповинным людям. Пропади они все пропадом! Только бы дождаться конца войны, а тогда уж мы не дадим им и на пушечный выстрел подойти к власти. Да они и не смогут. Они только и умеют, что лизать чужие сапоги. Всё равно — советские, немецкие или готтентотские.

История в бане продолжается. Вчера приходил городской голова со свитой из врачей и очень недовольно меня расспрашивал обо всех моих «доносах» коменданту. Врачи тоже были в претензии на меня. Повидимому, им все-таки влетело. Я пришла в ярость и сообщила им всё, что я думаю о них и об их отношении к военнопленным. Тут было всем сестрам по серьгам. И про торговлю местами в бане, и что им, как русским людям, все-таки должно было бы быть интересно, как другие русские, больные и голодные, обслуживаются в их учреждениях. Врачей совершенно не интересует, что делается с военнопленными. Они ездят в лагерь только за тем, чтобы есть там бутерброды, которые делаются из продуктов, украденных у тех же военнопленных. Никто из них не заметил ни того, что дезинфицированное сваливается опять на вшивый пол, ни того, что пленные умирают в бане от тифа. Они только перед немцами танцуют. А я так не буду и не умею. И на рожон переть буду. Пусть меня немцы расстреливают. И устроила истерику. Настоящую! Первую в моей жизни. Все они ушли, ничего мне не сказав, а Беднова так даже принесла мне валерьянки. Но я ее послала очень далеко с ее валерьянкой. Это было тоже в первый раз в моей жизни. И мне не стыдно.

А дома мне пришлось так же далеко послать и М.Ф., которая в бане хранила молчание, а дома устроила мне скандал, что я не имею права подвергать нас всех опасности лишиться работы, а значит и пайка. Не имею права! Коля решительно ее осадил и стал на мою сторону. Если бы он только проявил хоть намек на страх лишиться пайка, я вероятно покончила бы с собой. Есть какой-то предел выносливости на всякую подлость.

Комендант лагеря начал нам присылать теперь не по одному, а по два хлеба. Мы их делили между всеми служащими. И с этим хлебом было очень много подлости. Но писать об этом не хочется. Такие времена, как мы сейчас переживаем, являются лакмусовой бумажкой для пробы людей. Выдержит ЧЕЛОВЕК — настоящий, превратится в животное — не стоящий. Только одно меня теперь и утешает — мое чучелко. Он всегда со мной одного мнения. Не грызет меня за бурный темперамент и за постоянное сражение с мельницами. Я сейчас только двух человек в мире и уважаю: из покойников Дон-Кихота, из живых — Николая.

Опять приходил «Крошка». Принес табаку, хлеба, маргарину, конфет. Чего-то повертелся, поговорил, попросил показать ему наши остальные комнаты, внимательно осмотрел наше книгохранилище, поковырялся в барахле, которое валяется в пустой и холодной, как ад, комнате, в ожидании теплых дней и разборки. Что-то помычал. Собрался уходить и вдруг достает из кошелька наше золотишко и отдает его нам. Причем бормочет что-то непонятное на тему, что ему этого мало, что надо больше. Я в отчаянии говорю ему, чтобы он забирал всё, что принес, а что вернуть того, что мы съели, мы не можем. Но он как-то странно поболтал руками, что-то невнятное пробормотал и ушел. Что это было за выступление, понять невозможно.

Татьянин день! Где-то теперь Ната? Если они не уехали из Ленинграда, то, судя по слухам, им там никак не выдержать. Там еще хуже, чем у нас. Судя по тому, как их бомбят и обстреливают и плюс еще осада. У нас тут прямо рай. Когда же это кончится? Мое бедное чучелко ходит ко мне в баню каждый день, чтобы меня проводить домой. Мы боимся расстаться хоть на минуту. Тем более, что большевики придумали для нас новое развлечение: обстрел по часам. Если первый интервал между снарядами был в четверть часа, то и весь день стреляют через четверть часа, если полчаса — стреляют через полчаса. И т. д. По силе выматывания нервов у населения — это самая действительная вещь. И стрельба очень интенсивная. Бьют по городу куда попало. И вот, как только начинается эта чертова мельница, так и души нет. Всё думаешь: м. б., этим залпом его прикончили, и он лежит где- нибудь на улице. И я могу и не узнать никогда, что с ним случилось. Бросят в яму и всё. И хочется просто завыть, как бездомному псу. Так же и у него. Вот он и ходит ко мне ежедневно, стараясь проскочить в промежутке между залпами. И весь город так живет. В награду он получает здесь кусочек хлебца от нашего комендантского завтрака. Так приятно делить свой кусочек и знать, что хоть что- то ему достанется. Сегодня же особенно хочется быть вместе. Этот день мы всегда проводили у Наты. Какой это был чудесный день! Сбрасывали гнет теперешней жизни и снимались вечные защитные маски с лиц и душ. Мы были сами собой. Веселились от души. И какое это было изящное веселье. Какие стихи, экспромты, шутки! Лучше не вспоминать. И как подумаешь, что эта тонкая, прелестная семья переживает все муки голода и всю эту унизительную волынку осады и нищеты и ужасов войны…

Пришли немцы и «попросили» у нас пианино «до конца войны». Отдадут, когда война кончится. Видали нахалов! Странно слышать, что вот здесь, около нас, на фронте есть еще и другая жизнь. Клуб, танцы, концерты. Дико и фантастично.

Мне сегодня повезло. Получила проценты с культурности. Немецкие кралечки продают из солдатских кухонь картофельную шелуху. За ведро шелухи требуют новое шерстяное платье или новые туфли и т. д. А я купила ведро шелухи, да еще и около двух десятков картошек там было, за 20 конвертов. Лепешки из шелухи, если к ней еще прибавить немного картошки или муки и хорошенько подрумянить на плите, — чудо что такое! Замечательно, что мы совершенно не болеем от попорченной пищи. Вот только от турнепсов у меня бывает воспаление слезных желез. Как поем, так и хожу с физиономией величиной с арбуз. Но это, примерно, через неделю проходит. Турнепс тоже вкусно, но его почти невозможно достать. Все резервировано немцами для тех четырех коров, которые имеются в городе. Предполагается, что молоко от этих коров идет в детский дом. На самом же деле его пьют немцы. А интересно, каков вкус настоящего коровьего молока? У М.Ф. начался «шоколадный» бред. Ей смертельно хочется шоколада. Время от времени теперь у всех начинаются вот такие «тематические» вкусовые бреды. Одна женщина буквально выла от того, что ей хотелось соленого огурца. У нас с Колей пока еще не тематические и не вкусовые бреды, а просто голодные. Сознание направлено только на та, чтобы что-нибудь положить в желудок. И когда это удается, наступает полное счастье. Вот когда наступила переоценка ценностей. Между прочим, совершенно нет случаев самоубийства. Кажется, обстановка самая подходящая. Боюсь, что мы недолго вынесем. Всё больше и больше начинаем мы уделять внимания нашим голодным бредам и страданиям. И мои записи становятся всё длиннее. Я могу здесь сколько угодно рассуждать всё о той же проблеме — питательной. И так, повидимому, все. Даже Иванов-Разумник стал менее интересен. Только Коля не сдается. Чем дальше, тем у него всё больше появляется интересных мыслей и теорий.